— Эскиз татуировки, которую я хочу себе сделать.

— А почему число четыре? — присмотревшись, спрашивает Бентли.

— Потому что это мое любимое число.

— Хорошо, когда у человека есть любимое число.

— Видишь? — говорит Бентли. — Это лист.

Но Бентли уже пора уходить, с другой стороны бульвара из различных легковых машин и фургонов ему беспрестанно делают знаки и подают сигналы и уже стрекочут работающие камеры.

— Ты шикарно выглядишь, зайчик, — говорит Брэд, слегка поцеловав Бентли в губы.

— Смотри не потеряй, — говорит Бентли, показывая на рюкзачок.

— Да присмотрю я за ним, не волнуйся. Ты, главное, колеса принеси, — говорит Брэд, держась за рюкзачок от Prada и нетерпеливо подталкивая Бентли.

Бентли уходит, исчезая в уличной толпе.

— У него самая крутая квартира, в которой я только бывал, — это последние слова Брэда, которые Бентли услышит.

Пройдя квартал, Бентли резко переходит на другую сторону бульвара Сен-Жермен и прыгает в открытую дверцу поджидающего его черного «ситроена», и хотя он улыбается, видно — его что-то беспокоит.

Телеобъектив медленно наезжает на рюкзачок от Prada, лежащий на коленях у Брэда.

Первым взрывом Брэда подбрасывает в воздух. Нога его оторвана посередине бедра, а в животе — дыра диаметром двадцать сантиметров, и его изувеченное тело падает на край тротуара на бульваре Сен-Жермен, разбрызгивая вокруг кровь, корчась в предсмертных судорогах.

Дин и Эрик, с головы до ног покрытые ошметками плоти Брэда, к тому же обильно истекающие кровью из своих собственных ран, все же умудряются встать на ноги и склониться над телом Брэда, отчаянно призывая помощь, но тут срабатывает вторая бомба, спрятанная в рюкзачке.

Вторая бомба намного сильнее первой, и она наносит гораздо больший ущерб, создав кратер диаметром в десять метров у самого входа в кафе «Flore».

Взрывной волной опрокидывает два проезжающих мимо такси, которые сразу же вспыхивают.

Взрыв поднимает то, что еще остается от тела Брэда, в воздух и швыряет сквозь гигантский рекламный щит Calvin Klein на строительные леса, установленные на противоположной стороне улицы, пачкая их кровью, обрывками кишок и осколками костей.

Эрика кидает сквозь витрину Emporio Armani на противоположной стороне улицы.

Тело Дина швыряет на отделяющую тротуар от собственно бульвара металлическую решетку, оканчивающуюся прутьями с заточенными концами, на которых оно и повисает, сложившись пополам.

Шрапнель разлетается во всех направлениях, она впивается в шею, грудную клетку и лицо женщины средних лет, сидящей в глубине кафе, убивая ее практически на месте.

Японка, которая сидела за соседним с Брэдом столом, пошатываясь как пьяная появляется из дыма с руками оборванными по локоть, и делает несколько шагов перед тем, как упасть на кучу обломков.

Молодой армянин лежит наполовину на тротуаре, наполовину на проезжей части дороги с оторванной головой, но по-прежнему сжимая мопед между ногами.

Оторванная рука свисает с белого навеса над входом в кафе, а вся вывеска заляпана человеческим фаршем.

Через видоискатели камер и из окон многочисленных фургонов все это выглядит весьма привычно: окровавленные люди, выбегающие из густого черного дыма, крики раненых и умирающих, человек, ползущий вдоль бульвара, блюя кровью и хрипло дыша, обугленные тела, торчащие из автомобилей, которым случилось проезжать мимо кафе «Flore» в то мгновение, когда взорвалась бомба, пакеты с покупками, стоящие в лужах крови у входа в кафе. Шок, сирены, сотни раненых — все это так привычно. Режиссер приходит к выводу, что монтажеру высшего разряда удастся склеить из всего этого материала что-то приличное, и он дает команду двигаться дальше. В то время как «рэнджровер» быстро проносится мимо черного «ситроена», покидая место происшествия, Бентли мельком замечает женщину, которая кричит, лежа на тротуаре, с ногой, оторванной по самое бедро, и тогда он, закурив сигарету, говорит режиссеру: «Отвезите меня обратно в „Les Bains“, s' il vous plait», где он садится и слушает, как Джин Триппльхорн в течение битого часа распространяется о сырном суфле, которое готовят в ресторане «Taillevent», и Бентли в ответ заявляет ей, что не одобряет половых связей между представителями различных рас.

Люди разъезжаются. Бобби уехал утром, Тамми отправилась к Жаку Леви на уик-энд, Брюс отправился проверять планы терминалов в аэропорт Орли, Бентли — отдохнуть «может, в Грецию, может, еще куда», и поэтому мне выпадает сопровождать Джейми в салон «Carita» на рю дю Фобур-Сент-Оноре, где Джейми покрасят волосы, сделают массаж, проведут сеансы ароматерапии и профилактики стресса, сбалансируют жизненную энергию с помощью магнитного поля — необязательно именно в этом порядке, а затем ее направят к консультантше по нью-эйджу (восемнадцать лет, шикарная фигура), которая введет ее в транс на «пляже спокойствия», где она будет наслаждаться фонограммой с записью шума, который производят резвящиеся где-то на коралловом рифе ракообразные. Я убиваю время в холле в компании телохранителей, которые поджидают своих бразильских миллионерш, пару-другую императриц, принцессу Монако и Джудит Годрич, и мы все пьем «Chateau de Bellet» урожая 1992 года, а я еще и под ксанаксом, съемочная группа снимает, как я мрачно перелистываю фотоальбом, посвященный кинематографу шестидесятых, пока ассистент звукооператора не ударяет подвесным микрофоном по голове одного из телохранителей, после чего режиссер начинает скучать, и вся бригада отправляется на ранний ужин, чтобы после этого отправиться на новую площадку.

В «Opиra Gamier» мнения по поводу японского либретто расходятся, но вообще-то мы пришли сюда исключительно ради папарацци, которые толпятся внизу у лестницы, когда мы с Джейми начинаем спускаться по ней. Кристиана Брандолини пришла тоже, а Сао Шлюмберегер потерял свои контактные линзы, и Ирэн Амик шипит: «Вы наступили мне на подол платья!», но тут она поворачивается и видит в свете люстры мое перепуганное лицо, смягчается и дарит мне улыбку, прошептав что-то насчет моей красоты, а затем Кэнди Спеллинг машет рукой Джейми, и Амира Казар и Астрид Коль рассказывают мне о вечеринке неделю назад в «Les Bains», на которую меня не пригласили.