– Истина? – сказал он и испытующе взглянул на истекающего кровью миллионера. – Истина состоит в том, что истина не имеет значения. Христианство существует две тысячи лет, а то, что живёт так долго, будет жить вечно. Истина в том, что реальная личность основателя не играет роли. Наоборот – лучше для всех, что этот человек так неизвестен и так непостижим: иначе из него вряд ли удалось сотворить идола. Даже если ваше видео показывало настоящего, реального, исторического Иисуса из Назарета, – какое человеческое существо может сравниться с тем образом, который создали мы? Нет, нам этот документ не нужен. Он причинил бы только вред.

Каун повалился набок. Медсестра бросилась к нему. Никто больше не стрелял, но Стивен видел, как палец одного из ватиканских боевиков дрогнул на спуске револьвера.

Скарфаро отнял у него оружие. По тому, как он его взял и как держал в руке, было видно, что он берётся за него не впервые. Он подал глазами знак своему сопровождающему, и тот опустился на колени, достал маленький совочек, торопливо собрал на него обломки камеры и ссыпал их в пластиковый пакет, который тоже извлёк из складок своей тёмной рясы.

– Да вы боитесь Его! – растерянно прохрипел Каун. – Вы боитесь Того, кого якобы почитаете!

Скарфаро посмотрел на него сверху вниз своими сверкающими глазами.

– На сей счёт мы не заблуждаемся, – сказал он наконец. – Настоящий Иисус и сегодня был бы нарушителем спокойствия, угрозой общему порядку, государственным преступником номер один. – Глаза его сузились в щёлки. – Только на сей раз процесс над ним пришлось бы вершить нам.

Предлагаемые гипотезы и выводы могут показаться неправдоподобными; но это всё, что мы можем предложить в качестве объяснения. Мы не берём на себя смелость судить, имеет ли всё, что было проделано, научное значение. Может быть, это заключительное суждение было бы менее обескураживающим, если бы важнейшие археологические находки – скелет и инструкция к видеокамере – не были похищены из реставрационной лаборатории Рокфеллеровского музея при невыясненных обстоятельствах. Всё, что нам осталось от этих находок века, – это фотографии и видеозапись первого лабораторного исследования.

Профессор Уилфорд-Смит. «Сообщение о раскопках при Бет-Хамеше».

Ему никогда не забыть то утро, никогда не забыть то письмо – невзрачный листок бумаги, сложенный и запечатанный, который он получил из рук в руки от начальника папского информационного центра с тем, чтобы безотлагательно и срочно, через высокие залы, длинные коридоры и высокие лестницы отнести его, ни минуты не медля, и вручить прямо в руки Святого отца. Ему никогда не забыть то благоговение, от которого он содрогнулся в первый момент, когда переступил порог личных покоев Папы – он, простой молодой монах. Святой отец сидел в своём высоком кресле со спинкой, у самого окна, и молился. Или спал, со стороны трудно было определить. Монах остановился на подобающем расстоянии и не знал, что ему делать. Не медля ни минуты, было ему приказано. Он не потерял ни одной минуты, он чуть не задохнулся от спешки. Но не мог же он нарушить покой Папы Римского!

Он с облегчением вздохнул, когда Святой отец разрешил раздирающее его противоречие, открыв глаза и тёплой улыбкой дав ему знак подойти ближе.

– Что у тебя есть для меня, сын мой? – спросил он шёпотом.

– Срочное известие из Израиля, ваше Священство.

Он протянул ему записку с посланием. И потом снова стоял в ожидании, пока Папа своими закостеневшими пальцами сломает печать и развернёт листок бумаги. Он смотрел, как Папа читает написанное.

Ему показалось, что прямо на его глазах происходит распад человека, стоящего во главе церкви. Что бы ни содержало это послание, оно, казалось, высосало из тела Папы все жизненные силы. Лицо Святого отца посерело и побледнело, как будто в эту минуту за ним явилась Смерть. Рука его судорожно сжала листок бумаги, затем смяла его и бессильно упала на колени, тогда как взгляд в это время был устремлён через окно на небо.

– Этого я не хотел, – в ужасе прошептал Папа. – Этого я не велел тебе, Луиджи, нет…

Впоследствии всю оставшуюся жизнь молодой монах спрашивал себя, что могли означать эти слова.

Он стоял в своём кабинете, который наконец снова перешёл к нему, и следил через открытое окно за отъездом Скарфаро и его гладколицых спутников. Никакие силы не заставили бы его выйти во двор, чтобы попрощаться и проводить их.

Когда вчера поздним вечером они вернулись откуда-то, вид у них был тревожный, взволнованный, и от них так и веяло чем-то невыразимо злым, холодным и тёмным. Как будто они только что совершили какое-то чудовищное преступление.

Но с чем бы они ни прибыли в Иерусалим, их миссия была исполнена. И они вдруг сильно заторопились. Скарфаро поставил Лукаса в известность, что наутро они намерены уехать, и спросил, где, собственно, их машина? Всё это резким, пренебрежительным тоном, как будто он разговаривал с тупоголовым слугой. И патер Лукас проглотил то, что он, собственно, хотел на это ответить, как он проглатывал всё с тех пор, как сюда нагрянул этот человек из Рима, и сказал лишь, что из мастерской звонили и сообщили, что машина готова, её можно забрать.