Совсем по-иному дело обстояло с изящными искусствами. В каком-то смысле они находились в ведении ее личного министерства и ее должности. Традиция меценатства королей, чем славился Людовик XIV, практически вышла из употребления почти за полвека до того, как мадам де Помпадур вновь подняла ее на должную высоту. Эта просвещенная ценительница прекрасного интересовалась всеми областями искусств и поощряла творчество архитекторов, живописцев и садоводов. Купленные ею загородные дома, особняк в Версале, Елисейский дворец стоили от шести до семи миллионов, но впоследствии вернулись королю. Над постройкой самого роскошного из ее дворцов, Бельвю, архитектора Лассюранса, трудились восемьсот мастеровых и ремесленников, скульпторов и живописцев: Вербеш и Буше, Брюнетти и Карл ван Лоо, Фальконе и Адам, Тассар, Пигаль и Бушардон, Натье и Кантен де Ла Тур.

Но маркиза выступала не только в качестве меценатствующего богатого частного лица. Большее значение имела предпринятая ею реорганизация дирекции королевских строений. Этот департамент давно, начиная со времен Кольбера, утратил свой первоначальный лоск. С помощью своего дяди Ленормана де Турнема и своего брата маркиза де Мариньи она сумела превратить это заведение в активно и плодотворно действующее министерство, которым заинтересовался король. Ее стараниями бюджет этого министерства увеличился с двух до шести миллионов: на эти деньги, в частности, была выстроена Королевская военная школа, идея проекта которой принадлежала Пари Дю-верне. Маркиза не жалела усилий, чтобы реализовать этот замысел. Она пригласила архитектора Габриеля и оплачивала работу из своих собственных средств, когда государственного финансирования оказалось недостаточно. Архитектура вступила в эру процветания. Габриель возвел Малый Трианон, а Суффло спроектировал церковь Святой Женевьевы. Про художников и скульпторов также не забывали. Чтобы заставить их помериться силами, организовывались конкурсы, в Салоне Лувра они проводились ежегодно, а в Люксембургском дворце была устроена специальная экспозиция, чтобы публика могла любоваться картинами из коллекции короля. Маркиза уговорила Людовика XV принять титул покровителя Академии живописи.

Благодаря мадам де Помпадур культура и искусство стали важным направлением государственных интересов, и даже сам король расстался со своим безразличием и содействовал их славе. Каковы бы ни были заслуги маркизы де Помпадур в области политики, но эта просвещенная женщина и меценатка самым естественным и самым благородным образом прославила Век Просвещения, оставшись его представителем, самым изысканным и самым знаменитым. По случаю ее смерти Вольтер, не преувеличивая ее заслуг, писал Даламберу: «Скорбите ли вы о мадам де Помпадур? Да, конечно же, скорбите, ибо в глубине души она всегда была из наших. Она защищала философию, как могла, и вот вместе с ней закончилась прекрасная мечта!» Богиня золотого века философии, маркиза никогда не переставала мечтать. Среди королевских фавориток она как чистый бриллиант, сверкающий и прочный. Остальные фаворитки Людовика XV — всего лишь временные наложницы, служившие для галантного времяпрепровождения и эпиграмм. В их ряду мадам де Помпадур предстает во всем величии, озаренная великими творениями не Пирона или Кребийона, а самого Вольтера, и XVIII век, который без нее был бы неполон, во многом обязан ей своим блеском. Она дала образец женственной философии, артистичной и духовной. Воссозданная ею дирекция королевских строений и заслуги в области культуры превратили ее из фаворитки короля в фаворитку искусства, и своим величием она легко затмевает всех королевских избранниц, являя собой их высшее воплощение и самый изысканный, самый драгоценный результат их усилий.

В течение нескольких веков во Франции существовала стойкая традиция, восходившая к эпохе Агнессы Сорель: право на сердце короля и на удовольствия с ним имеют только придворные дамы. Людовик XV приблизил к себе мадам де Помпадур, вышедшую из интеллектуальных слоев набиравшего силу нового класса, и тем самым поднял на вершину иерархии новую элиту. Он утвердил новую знать на месте старой, произведя в своей постели настоящую социальную революцию. После такого потрясения общественных устоев, которое придворные восприняли как величайшее оскорбление и признак отказа от обычаев предков, появление графини Дюбарри казалось не таким уж болезненным нововведением, или, вернее, поскольку было делом рук придворных, ее утверждение внушало надежду на возвращение утраченных прерогатив. То, что графиню сопровождала слава известной проститутки со всеми атрибутами этой милой профессии, и то, что посредником выступил профессиональный сводник, ханжей не смущало. Мадам Дюбарри должна была не столько утешить короля, сколько стать орудием для победы во внутренней войне целой группировки, направленной против сторонников мадам де Помпадур и Шуазеля, все еще занимавших самые высокие места, — финансистов, членов парламента, философов и гонителей иезуитов. Знатные и честолюбивые сеньоры завидовали Шуазелю, по милости маркизы сделавшемуся всемогущим министром. На его место метил Ришелье, опираясь на поддержку партии ханжей, дочерей короля, герцогов д'Эгийона, Фиц-Джеймса, Сюлли и представителей высшего духовенства. Но чтобы вытеснить Шуазеля, нужно было добиться утверждения послушной фаворитки и уже через нее влиять на государя. Тот факт, что Жанна Бегю или Бекю, именуемая девицей Боварнье, официально продавалась для галантных услуг, нашел отражение в полицейских рапортах. [102] Она имела связь с графом Дюбарри, сутенером, заядлым гулякой и беспутным малым, который содержал бордельчик и снабжал знакомых сеньоров соблазненными им девочками. Когда девица Боварнье встретилась с Дюбарри в игорном доме, она была уже не новичком в галантной науке. Она стала его любовницей, а затем товаром на продажу — «подержанной вещью», по выражению полицейских инспекторов, — и вот на этом этапе она и попала в поле зрения Ришелье.

Ришелье как раз озабоченно вел поиски отвечавшей его целям любовницы для короля. Вместе с королевским камердинером Лебелем они сговорились подложить королю эту особу. Она была высокого роста, хорошо сложена и обладала красивым лицом. Король провел с ней ночь и пришел в полный восторг. Ее опытность, смелость и новые, подаренные ею ощущения показались ему восхитительными, и, несмотря на ее недостойное прошлое, Людовик XV не желал с ней расставаться. Однако он не мог призвать ко двору женщину подобных занятий. Поэтому король распорядился срочно подыскать ей подходящего мужа из дворян. Дюбарри порекомендовал собственного брата, и тот, польстившись на предложенные ему значительные выгоды, 23 июля 1768 года зарегистрировал у нотариуса свой брак с Жанной Бекю, дав ей свою фамилию, после чего возвратился в Тулузу, откуда приезжал специально ради этого дела, полностью отказавшись от каких бы то ни было прав на свою жену. В то время новоиспеченной графине было около 25 лет, она отличалась изумительной красотой и грацией. Кроме того, получив прекрасное образование в монастыре Сент-Ор, она ни речью, ни манерами не походила на девицу легкого поведения. В пятнадцатилетнем возрасте ее определили компаньонкой к вдове главного откупщика, где окончательно сформировались ее наклонности. Она совратила хозяйских сыновей, была изгнана и впоследствии совершенствовала свои таланты в магазине модного платья, вскоре прославившись на весь Париж, — вот так начиналась ее карьера.

Сделавшись графиней Дюбарри, Жанна, вопреки опасениям, сумела правильно себя повести и удержаться при дворе. Она водворилась в комнатах Лебеля, а позднее перебралась в покои мадам Аделаиды, примыкавшие к апартаментам короля. Одной ногой она уже стояла на нужном месте, но ее положение пока еще оставалось непрочным. Король мог пресытиться своим капризом. Шуазель и его сестра мадам де Грамон, наблюдая, как постепенно крепли надежды Дюбарри на должность официальной фаворитки Людовика XV, не переставали обливать ее презрением и наводнили весь Париж ядовитыми песенками и пасквилями в ее адрес. Ришелье, пламенно желавший занять место министра, и герцог д'Эгийон, при поддержке партии ханжей готовивший падение Шуазеля, стремились помочь мадам Дюбарри занять место мадам де Помпадур, и все обойденные Шуазелем, все недовольные его политикой не жалели усилий для осуществления этого замысла. Требовалось упрочить позиции мадам Дюбарри, обезопасить ее от высылки из дворца и обеспечить продолжительность ее пребывания. Король, вкушавший в ее объятиях неведомые ему прежде наслаждения, уже не мог обходиться без нее, но все еще медлил публично провозгласить ее назначение, и сроки официальной церемонии все время откладывались. На короля оказывали давление — в особенности Ришелье, а графиня лила слезы. Наконец Людовик XV решился, и 22 апреля 1769 года мадам Дюбарри была официально представлена королевской семье. В большом экипаже, вся усыпанная драгоценностями, она появилась словно богиня любви. Никто не оспаривал нового назначения, кроме Шуа-зеля. И эта его ошибка обернулась триумфом для его врагов. Прибегнув к библейскому сюжету, они сравнили мадам Дюбарри с Эсфирью, а Шуазеля с Аманом, и победа первой над вторым ни у кого не вызывала сомнений.

Шуазель надеялся на поддержку короля и не делал попытки сближения с фавориткой, продолжая ее презирать, несмотря на то, что почти все люди, на которых он опирался при дворе, поспешили переметнуться к новой звезде. Так поступил и маршал де Мирепуа, друг и союзник Шуазеля, невзирая на свое прочное положение, он стал наставником мадам Дюбарри. За ним последовали герцогиня де Ва-лентинуа, маркиза де Л'Опиталь, возлюбленная де Субиза, к тому времени утратившая репутацию, и принцесса де Монморанси.

По мере того как складывался и укреплялся двор графини, партия ее сторонников росла за счет перебежчиков из клана Шуазеля. Мопу, которого Шуазель сделал канцлером в надежде, что тот поможет ему потопить д'Эгийона, и который в действительности помышлял лишь о подрыве позиций парламента, бывшего верной опорой Шуазеля, также предложил мадам Дюбарри свои услуги. Когда в ответ на предложение Мопу Терре принял пост генерального контролера финансов, партия Дюбарри-д'Эгийона решила, что наступил подходящий момент дискредитировать Шуазеля. Предприятие все же выглядело сомнительным, ибо король, оправдывая свои действия желанием иметь возле себя новую даму де Ментенон, заверил Шуазеля в своем добром расположении, написав ему. «Вы хорошо ведете мои дела, я доволен вами». Но следовало учесть изменчивый характер Людовика XV. В наступлении на всемогущего министра мадам Дюбарри, совершенно не разбиравшаяся в политике и не желавшая познавать тайны этой неизвестной ей науки, являлась лишь инструментом в руках движимого ненавистью д'Эгийона и присоединившегося к нему Мопу. Но в этом деле она сыграла свою роль с полной самоотдачей, украсив ее милым щебетаньем, резвостью и шаловливостью.