Окровавленного Сердца! Почему бы ему не предоставить это дело своему отцу или братьям?

— Возможно, что у него, как и у нас, не было выбора, — ответила леди Флеминг. — Но ты, Кэтрин, по-видимому, хорошо воспользовалась своим недолгим пребыванием при дворе, если помнишь даже, каким был тогда Джордж Дуглас.

— Я использовала только свои глаза, которые, по-моему, для того нам и даны, чтобы мы ими пользовались, а при дворе было на что посмотреть! Когда я жила в монастыре, глаза мне не приносили большой пользы, а теперь я оказалась в Лохливене, где они мне тоже почти не нужны, если не считать этого бесконечного вышивания.

— И вы говорите так, пробыв здесь, среди нас, лишь несколько часов? Неужели я слышу это от той, которая готова была жить и умереть в темнице, лишь бы ей дозволили прислуживать прекрасной ее королеве?

— Ну, раз уж вы осуждаете меня серьезно, тогда и я не стану шутить, — ¦ рассердилась Кэтрин Ситон. — В своей преданности моей бедной крестной матери я не уступлю самой напыщенной придворной даме, — на устах которой вечные нравоучения, а на шее — туго накрахмаленные брыжи. И вы отлично знаете, что это правда, госпожа Мэри Флеминг, и говорить, что это не так, значит понапрасну оскорблять меня.

«Сейчас она вызовет на дуэль эту фрейлину, — подумал Роланд Грейм. — Она, наверно, швырнет ей перчатку, и, если у Мэри Флеминг хватит духу ее поднять, произойдет настоящий поединок!»

Но ответ Мэри Флеминг сразу же угасил весь пыл ее противницы.

— Ты хорошая и преданная девочка, Кэтрин, — сказала старшая леди. — Но да сжалится небо над тем, кто в один прекрасный день получит в жены это создание, чья прелесть будет его восхищать, но чье лукавство измучит его. Ты способна свести с ума десяток мужей.

— Ну, — сказала Кэтрин, снова давая волю своему беспечному добродушию, — мой муж сам должен быть сумасшедшим, если предоставит мне такую возможность. Но я рада, что вы не рассердились всерьез па меня. — С этими словами она бросилась в объятия своей подруги и продолжала уже примирительным и нежным тоном, целуя ее в обе щеки: — Вы ведь знаете, моя дорогая Флеминг, что мне приходится бороться с соединившимися во мне высокомерной гордостью моего отца и веселым нравом моей матери. Да будет господь милостив к ним! Они дали мне эти прекрасные качества, за неимением прочих, более подходящих по нынешним временам, вот я и выросла своенравной и дерзкой. Но достаточно мне пробыть одну неделю в этом замке, и… увы, моя дорогая Флеминг, мой нрав станет таким же смиренным и тихим, как ваш собственный.

Чопорность и приверженность к этикету Мэри Флеминг не могли устоять перед этими пылкими излияниями. Она, в свою очередь, с нежностью поцеловала Кэтрин Ситон и в ответ на ее последние слова лишь заметила:

— Пресвятая дева не допустит, милая Кэтрин, чтобы вы утратили хоть крупицу своей живой резвости и беззаботности, которые так вам к лицу. Постарайся удерживать свой острый язычок в границах разумного, и нам всем от этого будет только лучше. Но пусти меня, сумасшедшая девчонка, я слышу свисток ее величества. — И, вырвавшись из объятий Кэтрин, она бросилась к дверям опочивальни королевы Марии, откуда доносился звук серебряного свистка, который ныне употребляют лишь боцманы на кораблях, но в те давние времена, когда еще не вошли в моду колокольчики, такой свисток являлся обычным средством, каким пользовались дамы, в том числе и дамы высшего света, для вызова слуг. Мэри Флеминг уже сделала несколько шагов к двери, но затем вернулась и, приблизившись к молодой паре, которую она оставила ненадолго наедине, сказала тихо, но очень серьезно:

— Я считаю немыслимым, чтобы кто-либо из нас при каких-либо обстоятельствах забыл, что мы составляем свиту шотландской королевы; а в ее тяжелом положении всякое мальчишество, всякие ребяческие вольности могут лишь порадовать ее врагов, которые и без того не раз ставили ей в вину легкомыслие всевозможных праздных развлечений, которым при ее дворе предавались молодые веселые люди. — С этими словами она удалилась.

На Кэтрин Ситон это предупреждение произвело, по-видимому, сильное впечатление. Она вновь опустилась в то кресло, с которого встала, бросившись обнимать Мэри Флеминг, и несколько минут сидела неподвижно, подперши голову рукой. Роланд Грейм не спускал с нее глаз: его обуревали различные чувства, которых он, пожалуй, и сам не мог бы ни выразить, ни объяснить. Когда она медленно подняла голову, изменив свою покаянную позу, ее глаза встретились с глазами Роланда, и постепенно в них снова появилось обычное выражение веселого лукавства, что, естественно, вызвало такое же выражение у столь же непосредственного в своих настроениях пажа. С минуту они сидели с весьма серьезным видом, глядя друг на друга, между тем как глаза их искрились весельем, пока наконец Кэтрин первая не нарушила молчание.

— Не объясните ли вы мне, любезный сэр, — начала она с примерной скромностью, — какие открытия в моем лице вызывают те проникновенные и многозначительные взгляды, которыми удостаивает меня ваша милость? Если судить по вашему в высшей степени лукавому виду, добрейший сэр, между нами существуют какие-то таинственные связи и секреты, а между тем даже пресвятая дева могла бы подтвердить, что до сегодняшнего дня я видела вас всего лишь два раза в жизни.

— И где же, да позволено мне будет спросить, состоялись эти счастливые встречи? — спросил Роланд, Первая — в монастыре святой Екатерины, — ответила девушка, — а вторая, длившаяся не более пяти минут, — во время небезызвестного налета или набега, который вам угодно было произвести на Дом моего отца, лорда Ситона, откуда, к моему, да, пожалуй, и вашему удивлению, вы вернулись с залогом дружбы и расположения, вместо того чтобы валяться где-нибудь с переломанными костями, что было бы куда более вероятной наградой за ваше вторжение, если вспомнить о вспыльчивости семейства Ситонов. Я очень огорчена, — добавила она насмешливо, — тем, что ваша память изменяет вам, когда речь идет о столь важных событиях, и для меня просто унизительно, что моя память в этом случае оказалась крепче вашей.

— Ваша память не так уж точна, любезная сударыня, — ответил паж, — если вы забыли о нашей третьей встрече, в подворье святого Михаила, когда вам угодно было оставить след хлыста на лице моего спутника, без сомнения для того, чтобы показать, что в роду Ситонов ни вспыльчивость его членов, ни ношение камзола и штанов не подчиняется салическому закону и не является исключительной привилегией мужчин.

— Любезный сэр, — ответила Кэтрин, глядя на него в упор и с некоторым удивлением, — если только вас не покинул разум, я, право, не знаю, о чем вы говорите.