— Лично я вижу лишь обычный равносторонний треугольник: три стороны, три вершины. Наверное, вам это неизвестно, но в иудейском учении равносторонний треугольник символизирует Вечного. Посмотрите, из чего состоит печать Соломона… — Раввин наклонился и, сдвинув камни, нарисовал на песке:

— Опять! — проворчал шейх. — Еще в Гранаде, когда мы только познакомились, вы уже тогда утверждали; шестерка может представлять собой в графической символике шесть равносторонних треугольников, вписанных в невидимую окружность. А потом, буквально несколько дней спустя, в Ла-Рабиде, когда мы говорили о Да'ва, вы принялись рассказывать об Абулафие и о значении букв тетраграмматона. Вы накарябали, — тут шейх нарочно залопотал, — шесть равносторонних треугольников, вписанных в невидимую окружность.

Варгас схватил треугольник и повертел в руках.

— А меня этот предмет наводит на мысль о тройной смерти Хирама…

Араб откусил кусок черного хлеба. Его взгляд непроизвольно обратился на человека с птичьей головой. Тот вроде бы дремал, сложив руки на груди.

— Все эти умозаключения по-прежнему не говорят нам, почему Баруэль счел нужным заставлять нас пересекать Эстремадуру ради этого треугольника.

Они замолчали, погрузившись каждый в свои мысли.

Мануэла воспользовалась этим, чтобы отыскать взглядом Мендосу. Но тот исчез. Она пообещала себе, что при первой же возможности устроит ему выволочку за неосмотрительность.

Мысленно она прокручивала разговор мужчин: тамплиеры, кровавая башня, печать Соломона, бронзовый треугольник. К чему вся эта абракадабра? Сколько она ни ломала себе голову, никак не могла уловить смысл этого таинственного заговора. Что скрывается за всеми этими перемещениями?

Ее внимание привлекло движение возле стойки. К гитаристу подошла жена трактирщика. Толстая, широкобедрая, с огромными темными бархатными глазами и кожей цвета сепии, обычной у гитан. Голову ее украшал перевитый красной лентой обруч. Платье обтягивало объемистый бюст, расширяясь книзу ворохом юбок до щиколоток длиной. Она заговорщически переглянулась с музыкантом, который выдал резкий короткий аккорд. И тогда женщина начала танец. Сперва это было лишь монотонное раскачивание, медленное топтание, слабое движение бедер. Но вскоре ее тело, приближавшееся к пятидесяти годам, словно утратило возраст. Выпрямившись и подняв над головой руки, она медленно кружилась вокруг своей оси.

Тут, словно дождавшись этого момента, поднялся мужчина с загорелым морщинистым лицом. Он приблизился к танцовщице, чуть выдвинув вперед грудь, чем-то похожий на кентавра. Он пробормотал что-то поощрительное, и женщина ответила колыханием бедер. Все ускорилось. Мужчина хлопнул в ладоши. И начал похлопывать в определенном четком ритме, и с каждым хлопком танцовщица двигалась все быстрей. От нее вдруг пошла чувственная жаркая волна, а ноги стучали и стучали по полу. Грудь вперед, голова откинута назад — она напоминала фигуру на носу рассекающего волны корабля. Она была сам танец. Танцовщица завелась, все время наращивая темп, влекомая страстью, пределы которой знала лишь она.

Мануэла пожирала сцену глазами. Щеки ее раскраснелись, напряжение преобразило черты. Чувственность, страсть, жизнь, смерть, ненависть и любовь: ее лицо отображало все существующие в мире чувства.

Сидевший рядом Рафаэль Варгас наблюдал за ней. Каким-то образом метаморфоза молодой женщины пробудила в нем странное волнение. Она до такой степени оживила прежние воспоминания, эмоции, которые францисканец считал давно умершими, что он лишь огромным усилием воли оторвал от нее взгляд.

А Сарраг тем временем тихим, почти плачущим голосом затянул мелодию, где говорилось об изгнании, смерти какого-то султана и любви. Его пение смешивалось со звуками гитары, движением танцоров, и нельзя было сказать, кто из троих подстегивал другого.

Когда снова воцарилась тишина, то показалось, что жасмин, мирт и амбра сменили кислый запах, отравлявший до этого воздух постоялого двора. Даже не закрывая глаза, можно было увидеть Сад Львов Альгамбры, фонтан, аркады и крошечный садик Линдарахи с розами, лимонником и изумрудной листвой.

— А я и не подозревал в вас талант певца, шейх ибн Сарраг! — воскликнул Эзра. — Что это вы напевали?

— Катрены, приписываемые Мукаддаму ибн Муафе. Поэту, прозванному слепцом из Кабры.

— Великолепно. Я частенько спрашивал себя, не является ли музыка — если бы не придумали языки — средством общения душ. Как вам кажется?

Вопрос был адресован Варгасу.

Тот, с раскрасневшимися щеками, глухо ответил:

— Безусловно.

Эзра взял треугольник и прижал к щеке.

— А вы заметили, что он бронзовый…

— Знаю я, что вы сейчас скажете, — опередил его араб. — Бронза — это сплав серебра, меди и олова.

— Это куда больше, чем просто сплав. Будучи результатом слияния противоположностей, он, возможно, представляет собой вот что: три металла, три человека, между которыми нет ничего общего. Еще один намек Баруэля. И еще мне припоминается стих из Чисел. «И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея…»

— Перестаньте, прошу вас, перечислять свойства этого металла, и давайте лучше постараемся понять, к чему он нам.

— По-моему, это пустая трата времени, — отрезал Варгас. — Сперва нам нужно расшифровать продолжение криптограммы, чтобы выяснить, куда ехать дальше. И тогда мы, быть может, найдем сведения о треугольнике. Он совершенно очевидно связан со Скрижа… — Он осекся. Его взгляд встретился с взглядом Мануэлы. Та казалась погруженной в свои мысли. И тогда францисканец быстро предложил: — Пошли отсюда. Куда-нибудь в спокойное место, более подходящее для изучения следующего Чертога. Предлагаю нашу комнату.