Такое бывало. Два года тому назад капитану Лазиреку выбила зонтиком глаз женщина, требовавшая, чтобы он вернул ей сына.

Счастье еще, что отец юнги тоже возвращался на «Громе небесном»! Вместе с остальными спасенными он просиживал целые дни в кают-компании, превращенной в лазарет, и дулся в карты.

— Не больно-то он убивается, — вздыхал Жаллю.

Ланнек, разумеется, не слушал. Ланнек начинал понимать! Можно даже сказать, что он понял все, после того как судно посетил консул Франции в этом поганом Рейкьявике.

Разве он явился не затем, чтобы осведомиться, свободен ли боцман от обязательств перед нанимателем и можно ли ему вернуться на родину регулярным пассажирским рейсом через Копенгаген?

— Еще чего? — взорвался Ланнек. — Он не сойдет с парохода! Он сам просил вас вмешаться?

— Нет. Он хотел купить билет на пакетбот, и компания поручила мне навести справки.

— Вот вы их и навели. Он останется на «Громе небесном»…

Еще одна деталь, которую Ланнек почти угадал!

Он давно косо посматривал на боцмана, особенно с тех пор, как узнал, что его жена гадает Питарам на картах.

— До свиданья, господин консул!

Ланнек, словно невзначай, заглянул к боцману в тесную каморку, которую тот выгородил себе у входа в кубрик. Нормандец торопливо запихивал пожитки в мешок.

— Скажи-ка, боцман…

И, резко оттолкнув его, Ланнек вывернул содержимое мешка на пол.

Там оказалось, ни много ни мало, двадцать банок лангустов из офицерского довольствия.

— Зачем они тебе понадобились? Что ты собирался выкинуть в Копенгагене?

— Я болен…

— Я тоже болен. Все больны.

Без дальнейших околичностей Ланнек перерыл груду вещей и обнаружил в ней одну из своих рубашек — тех, что хранил для выхода на берег.

— Это, конечно, тебе на перевязки?

Он не улыбался. Боцману тоже было не до смеха.

— Подожди-ка, приятель. Сейчас мы найдем кое-что поинтересней. А вот и оно!

И Ланнек с торжеством вытащил на свет бутылочку фиолетовых чернил, одну из тех бутылочек с горлышком вбок, которые запечатывают серым сургучом и продают по десять су в деревенских бакалейных лавочках.

— Ну и что такого?

— Что ты писал ими?

Теперь Ланнек обрел уверенность. Улик было достаточно. Он подступил к боцману, схватил его за горло.

— Говори, гадина, это ты подбросил записку в штурманскую? Это все ты натворил?

Их наверняка слышали в кубрике, где на подвесных койках дремало с полдюжины матросов, но Ланнеку все было безразлично.

— Выкладывай! Что тебя заставило?

Он отпустил боцмана, и тот, испуганно выпучив глаза, принялся растирать себе шею.

— А ну, сознавайся, да живо, не то станет жарко!

Я сегодня шутить не расположен.

— Я же не знал…

— Чего ты не знал?

— Что все так кончится.

— Объясни!

— Моя жена…

— Что — твоя жена?

— Она не советовала мадам Питар покупать пароход.

До чего же это в духе Питаров! Судно покупает он, он сам! Из восьмисот тысяч недостает только двухсот, банки предоставляют ему кредит, от мамаши Питар требуется одно — поручиться в уплате, и она именует такую операцию «покупкой судна»!

— Надо вам сказать, моя жена ненавидит море.

Ей хотелось, чтобы я сидел дома и развозил на велосипеде…

Разговор происходил в момент, когда погрузка заканчивалась и таможенники уже явились на борт для последних формальностей. Утро было еще более морозное, чем в последние дни. Радио обещало высокую волну в открытом море.

— Ну?

— Она нагадала на кофейной гуще, что мадам Питар не должна делать эту глупость. Потом та пришла опять и объявила, что бумаги подписаны.

— Дальше.

— Жена не оставила свою затею и предсказала кораблекрушение…

И все это в каморке за бакалейной лавочкой на улице Сен-Пьер, да еще, конечно, в перерывах между звонками, возвещающими о появлении покупательниц!

— Ты точно знаешь, что моей теще предсказали кораблекрушение?

— Пусть Бог не даст соврать!

— И та все-таки отправила дочь?

— По-моему, мадмуазель Питар, виноват, мадам Ланнек, сама порывалась уехать, — промямлил боцман.

— Выходит, ее просто не остановили?

— Выходит, так.

И боцман сделал уклончивый жест — что он-то мог?