Мегрэ так давно не был на своей родине, в местечке Сен-Фиакр! И вот случай представился. "В церкви Сен-Фиакр во время мессы в День поминовения будет совершено преступление" - так написано в анонимной записке, которая попала в руки комиссара.
Глава 1
Косоглазая девчонка
В дверь робко поскреблись, затем послышался какой-то стук — видимо, на пол поставили что-то тяжелое, — и, наконец, еле слышный голос произнес:
— Половина шестого. Только что зазвонили к заутрене.
Мегрэ приподнялся на локтях, и пружины под ним заскрипели. Комиссар недоуменно воззрился на оконце, пробитое в скате крыши. Тот же голос прошелестел:
— Вы пойдете к причастию?
Тем временем комиссар Мегрэ вылез из постели и теперь стоял босиком на ледяном полу. Он двинулся к Двери, единственным запором которой служила бечевка, намотанная на два гвоздя. Послышался топоток бегущих ног, и, выглянув за дверь, Мегрэ успел заметить мелькнувшую в дальнем конце коридора женскую фигурку в белой ночной блузке и юбке.
Тогда он взял принесенный Мари Татен кувшин горячей воды, притворил дверь и огляделся в поисках какого-нибудь зеркальца, перед которым мог бы побриться.
Догоравшей свечи вряд ли хватило бы даже минут на пять. С улицы в оконце лился ночной мрак — такие вот темные и холодные ночи нередки в начале зимы. Лишь несколько сухих листочков сиротливо болталось на тополях, которыми была обсажена деревенская площадь.
Потолок мансарды повторял форму двускатной крыши, и Мегрэ мог распрямиться лишь посреди комнаты, под самым коньком. Он озяб. Всю ночь затылок ему леденил какой-то сквознячок, но сколько он ни искал, так и не обнаружил, откуда тянет холодом.
Но именно этот леденящий холод будоражил его, воскрешая в памяти, казалось бы, давно забытые ощущения.
Вот первый звон к заутрене. Благовест плывет над спящей деревней. В детстве Мегрэ не нужно было вставать так рано. Он дожидался, когда без четверти шесть зазвонят во второй раз — в те времена ему не приходилось тратить время на бритье. Он не помнил, успевал ли он в те времена хотя бы умыться?
К тому же никто не приносил ему горячей воды. Случалось, за ночь вода в кувшине подергивалась ледком. А чуть погодя промерзшая дорога так и звенела под его ногами.
Теперь же, одеваясь, он слышал, как Мари Татен шмыгает внизу, в зале маленькой деревенской гостиницы: загремела каминная решетка, послышался звон посуды, а теперь кофейная мельница заскрипела под рукой хозяйки.
Он надел пиджак, потом пальто. Перед тем, как уйти, достал из бумажника бумагу, к которой был приколот отрывной казенный бланк с пометкой:
Муниципальная полиция гор. Мулена.
Передано на рассмотрение в Парижскую уголовную полицию.
Под бланком — листок бумаги, на котором аккуратным почерком выведено:
«Довожу до вашего сведения, что во время заутрени в День поминовения [1] в церкви Сен-Фиакр будет совершено преступление».
Бумага не один день странствовала по отделам уголовной полиции. Мегрэ увидел ее совершенно случайно и изумился:
— Деревня Сен-Фиакр под Матиньоном?
— Вероятно, раз нам переслали эту бумагу из Мулена.
И Мегрэ сунул бумагу в карман. Сен-Фиакр, Матиньон, Мулен! Привычные, родные названия!
Он родился в Сен-Фиакре, где отец его тридцать лет прослужил управляющим замка. Последний раз он был в тех краях как раз на отпевании отца, когда его хоронили на маленьком кладбище за церковью.
1
Католический поминальный день (2 ноября)
«…Во время заутрени… будет совершено преступление…»
В Сен-Фиакр комиссар приехал накануне и остановился в единственной в деревне гостинице, которую держала Мари Татен.
Она его не признала, а он сразу ее вспомнил — из-за глаз. Прежде ее так и называли — косоглазая девчонка.
Теперь тщедушная девчушка превратилась в изможденную старую деву, и глаза ее косили еще сильней. Она без конца сновала из зала в кухню, из кухни — на двор, где Держала кур и кроликов.
Когда комиссар спустился в зал гостиницы, там уже горели керосиновые лампы. В уголке был накрыт завтрак. На тарелке лежали ломти серого деревенского хлеба. Пахло кофе с цикорием и кипящим молоком.
— В такой день, как сегодня, непременно следует причаститься. Тем более раз вы идете к заутрене. Господи Боже! Второй раз звонят!
Звук колоколов был слабый, дребезжащий. Слышно было, как кто-то прошел по дороге. Мари Татен кинулась в кухню, надела свое черное платье и натянула нитяные перчатки. Из-за шиньона ей приходилось сдвигать шляпку чуть-чуть набок.
— Я пойду, а вы доедайте… Запрете потом дверь на ключ.
— Нет, нет, я уже готов.
Ей было неловко идти рядом с мужчиной. Тем более — с приезжим из Парижа. Худенькая, маленькая, сгорбленная Мари мелко семенила рядом с комиссаром. Утро выдалось холодное. Шуршали, кружась над дорогой, прихваченные за ночь морозом сухие листья.
К слабо освещенным вратам церкви стекались смутные неясные тени. Колокола все звонили. Кое-где в окнах низеньких домов горел свет: хозяева торопливо одевались, чтобы не опоздать к заутрене.
А в памяти Мегрэ всплывали прежние ощущения: холод такой, что стынут пальцы и покалывает глаза. Привкус кофе во рту. А войдешь в залитую неярким светом церковь — и тебя охватывает тепло. Пахнет воском и ладаном.
— Извините, моя скамья — здесь, — проговорила Мари Татен.
Мегрэ узнал черный стул с подлокотниками, обтянутыми красным бархатом, принадлежавший еще старухе Татен, матери косоглазой девочки.