У нее перехватило дыхание, и она отступила, глядя на самовар с удивлением, на мгновение ее пронзила острая боль от сознания того, насколько ей были дороги ее собственные сокровища и как она переживала, когда вынуждена была продавать их. Ей до сих пор было очень жаль портсигара и табакерок, которые ей пришлось продать перед самым Рождеством. Но сейчас она могла только, не отрываясь, смотреть на самовар и на их благодетеля, который преподнес его.

— Капитан… вы слишком добры к нам… — Ее глаза наполнились слезами, и она поцеловала Клейтона, слегка коснувшись морщинистой старческой щекой его загорелого лица, напомнившего ей лица ее сына и мужа. — Вы так добры.

— Что вы, такие пустяки.

Он подарил Зое белое шелковое платье, и у нее широко раскрылись глаза от изумления и восторга, когда она развернула его. Платье было выполнено маленькой модельершей, которую звали Габриэль Шанель.

У нее было небольшое ателье, и она производила впечатление удивительно одаренной модистки. Собственноручно продемонстрировав свои изделия, она удивила капитана энергией, жизнелюбием и вкусом: парижане казались капитану вялыми и изнуренными войной.

— Тебе нравится?

Зоя побежала в свою комнату примерить платье и, когда вернулась, выглядела совершенно обворожительной. Ей только очень хотелось бы иметь красивые туфельки к этому платью и жемчужное ожерелье, когда-то подаренное отцом, которое сгорело вместе с особняком на Фонтанке.

— Мне оно ужасно нравится, Клейтон!

Зоя обедала с Клейтоном в новом платье, а, потом оно лежало на полу в его спальне.

Следующий день был последним; капитан уезжал в четыре часа дня, и мысль об этом была для нее невыносимой. Зоя, как ребенок, никак не могла поверить в разлуку, предаваясь любви в последний раз. Даже Евгения Петровна огорчилась, что он уезжает. Прощания в их жизни стали слишком болезненными.

— Будьте осторожны, капитан… мы будем каждый день молиться за вас. — В те дни бабушка и Зоя молились за многих. Графиня поблагодарила Клейтона за огромную доброту к ним обеим.

Капитан же никак не мог заставить себя уйти, оставить Зою. Он понятия не имел, когда вновь окажется в Париже.

Евгения Петровна дала влюбленным возможность побыть наедине; слезы застыли в Зонных глазах, когда она смотрела на капитана, чье лицо причудливо отражалось в серебряном самоваре. Перед самым уходом Клейтона Зоя, рыдая, бросилась ему в объятия, и они долго стояли, прижавшись друг к другу.

— Я так люблю тебя, малышка… пожалуйста, прошу, береги себя. — Он знал, как опасно сейчас жить в Париже: угроза захвата города еще оставалась, и капитан молился, чтобы с Зоей ничего не случилось. — Я вернусь, как только смогу.

— Поклянись мне, что будешь беречь себя. Клянись! — потребовала Зоя сквозь слезы; она даже боялась подумать о том, что может потерять еще одного близкого ей человека.

— Обещай не жалеть о том, что мы сделали. — Клейтон понимал, что последствия их любви могут тяжело сказаться на положении девушки. Он боялся, что она могла забеременеть в первый день их любви. В последующие дни, правда, он был более осторожен, но в тот, первый, совладать с собой не мог.

— Я никогда ни о чем не пожалею. Я слишком сильно люблю тебя.

Зоя проводила капитана до машины и стояла, махая рукой, пока автомобиль не скрылся из виду. Слезы катились у нее по щекам, когда она смотрела, как исчезает, растворяется в сумерках ее любовь — быть может, навсегда.

Несмотря на обещание писать, известий от Клейтона не было. Вероятно, расположение штаба все еще было засекречено, и они были совершенно отрезаны от мира, когда стояли на Марне, перекрывая немцам путь к Парижу.

В марте началось последнее крупное наступление немецких войск, и союзники обороняли подступы к Парижу. Па улицах рвались снаряды, и Евгения Петровна боялась теперь выходить из дома.

Взрывом снесло голову у статуи Святого Луки в Мадлен. Повсюду бродили голодные, испуганные люди. Дягилев предоставил Зое возможность уехать.

3 марта он с труппой балета уезжал на гастроли в Испанию, но Зоя не могла оставить Евгению Петровну одну.

Она вновь осталась в Париже, но спектакли прекратились. Теперь было слишком опасно даже ходить по улицам. И однажды Зоя чудом уцелела, когда на Великую пятницу рухнула церковь Святых Георгия и Прокофия возле Отель-де-Вилль. В тот день она решила пойти туда вместо собора Александра Невского и только успела выйти наружу, как снарядом пробило крышу, которая рухнула, убив и искалечив около сотни прихожан.

Поезда на Лион и на юг были заполнены людьми, в панике покидавшими Париж. Но когда Зоя предложила бабушке уехать, Евгения Петровна рассердилась.

— Как ты полагаешь, сколько можно убегать? Нет!

Нет, Зоя! Пусть они убьют меня здесь! Пусть только посмеют! Я проделала слишком долгий путь из России, и я больше убегать не собираюсь!

Зоя впервые услышала, как старушка кричит в бессильной ярости. Прошел почти год с тех пор, как они потеряли все и бежали из России. Теперь у них не стало Федора, ничего нет на продажу и некуда ехать.