Мне вдруг страшно захотелось глянуть вниз, хоть я был уверен, что знаю, кто там. Я придвинулся и взглянул ей через плечо. Так и есть. Давешний пестроголовый посетитель внимательно следил за манипуляциями в окне.

Руки у пестроголового были подняты, и как раз тогда, когда я увидел его, он мерно поднимал и опускал их, что означало, видимо, согласие или подтверждение. Вдруг вскинутые ладони застыли, и девочка стремительно обернулась. Увидев меня, она не проронила ни звука. Страха и смущения на ее лице я не заметил тоже. Гнев, какого мне не приходилось видеть ни разу, гнев высочайшей пробы пылал передо мной ледяным пламенем. Даю на отсечение левую руку, в тот миг я не удивился бы ни темнице, ни плахе.

Мало-помалу гнев сменился презрительным спокойствием.

– Вам не поверят. Ни одному слову.

– Это твой отец? Спиридон не даст ему уйти со двора.

– Ха. Спиридон. Ха!

Она быстро вытянула руку и надломила цветочный стебель, глядя мне в глаза.

– К тому же вы сломали орхидею. Алиса обожает орхидеи.

Я посмотрел вниз. Пестроголовый стоял посреди двора.

– Здесь строго.

И тут появился мальчик. Он обошел меня и стал рядом с Аней. Бешеные его глаза не сулили ничего доброго, но куда ему было до своей подруги.

– Вы не будете следить за ней, – проговорил он. Я посмотрел на странную пару, поднял левую ладонь и поклялся не следить ни за кем. Не знаю, поверили они мне тогда или нет, но тут все дети появились и закричали разом и устремились в класс, увлекая за собой таинственных детей. Я же еще задержался у окна. Внизу по безлюдному двору расхаживал охранник. Он подволакивал ногу, но даже и при этом держался по-звериному легко. Я принялся расставлять на подоконнике цветочные горшки, и охранник внизу тут же остановился. Он поднял голову. И я успел заметить толстые черные усы.

Я сказал:

– Будем учиться лжи.

Если детей больше трех, действовать надо решительно и беспощадно. К этому они во всяком случае не были готовы. Впрочем, была загвоздка: по именам я знал только двоих. Классного журнала на столе не было. А может быть, его здесь и не полагалось. И тогда я попросил поднять руки тех, кто знает мое имя.

Руки поднялись с готовностью, и оказалось, что паства не теряла времени даром.

– Э! – воскликнул вдруг мальчик с парты от окна, и присыпанное бледными веснушками лицо его порозовело. – Если учиться лжи, то вы – не Барабанов?

– Непременно учиться и непременно Барабанов. Мои предки не прощают вольностей со своей фамилией.

– Тогда предки, – сказал мальчуган требовательно, и одобрительный шум перекатился по классу. Мысль о педагоге-самозванце пришлась по сердцу всем.

– Извольте, – сказал я, – славный наш род возник при императоре Петре, когда барабанный мастер Парамон наловчился разводить зайцев для барабанных шкур. Швед Скалле, который делал барабаны для потешных полков, задумал погубить моего предка и подговорил Меньшикова устроить барабанное состязание. Преображенский полк стоял в трех верстах от Скалле с его барабанами, Семеновский на таком же расстоянии от Парамона. По выстрелу из мортиры полки начинали маршировать каждый к своему барабанщику, а заслышав дробь, должны были остановиться. Чем дальше от барабанщика остановится полк, тем лучше барабан.

– Класс! – сказал кто-то. – А кто стрелял из пушки?

– Из пушки стрелял царь, – ответил я строго. – Тут на кого попало положиться было нельзя. Но дело в том, что еще накануне ночью негодяй Скалле прокрался в амбар, где лежали барабаны Парамона, и облил их едучим составом. Теперь шкуры должны были полопаться, едва Парамон ударит в барабан. Но не тут-то было!

Я мельком взглянул на Аню Бусыгину. До меня только сейчас дошло, что все это говорится для нее. Но лицо ее было спокойно. Одно изумление становилось все заметнее в темных глазах. Не будь сломанной орхидеи…

– Но тщетно швед надеялся одолеть Парамона лукавством. Его барабан гремел, как гром Господень, а Семеновский полк встал от барабана на полверсты дальше Преображенского. Вот тогда-то царь Петр и повелел Парамону зваться Барабановым. Что касается Скалле, то он продал свои барабаны и стал учить дворянских детей танцам и благородным манерам. У него было поразительное чувство ритма.

Юный Лисовский, который все это записывал, оторвался от бумаги.

– Что-то тут не то, – сказал он. – Чего-то тут не хватает… Его нареченная перестала точить карандаши и посмотрела на младшего Петра с обожанием. – Ну, Петр, ну, барабаны, ну, швед… А почему шведская жидкость Парамону барабаны не разъела?

Нет, не зря у Петра Лисовского папочка послушно улетала и прилетала, нужно было выпутываться.

– Все просто, – провозгласил я. Все просто и в то же время таинственно. В нашей родовой легенде говорится, что Парамон Барабанов подсыпал своим зайцам в капусту порох. Отчего и шкуры становились прочными и гремучими. А тайна заключалась в том, как заставить зайцев жрать порох с капустой. Парамон Барабанов унес этот секрет в могилу.

Скептик Лисовский сказал решительно:

– Не было смысла. – Эти зайцы с порохом… Это же изобретение. А в могилу? Глупо.