При Джоанне эта сторона их жизни была по большей части заботой Николаса. Первая госпожа поместья проявляла внимание только к тем, кто принадлежал семействам, живущим на реке Гудзон, а к остальным гостям относилась с полнейшим равнодушием.

Но от Миранды он ждал активной помощи. Она Должна была разбираться политике, чтобы уметь поддержать разговор на любую тему, будь то взрывоопасная проблема Орегона или аннексия Техаса в качестве рабовладельческого штата. Она должна была иметь представление о постановках трагедий Шекспира мистера и миссис Кин, превосходном вокале мадам Боргезе или достоинствах новой оперы Доницетти, созданной по роману сэра Вальтера Скотта «Каммермурская невеста», не говоря уже о результатах удивительных опытов по месмеризму.

Однако превыше всего она должна была ставить интерес к новым публикациям англоязычных авторов: мрачному роману сэра Эдварда Бульвер-Литтона «Зенони», «Заметкам от Корнхилла до Каира» мистера Теккерея, ужасным суждениям об Америке мистера Диккенса в «Мартине Чезлвите» и другим.

Миранда просмотрела все книги, которые дал ей Николас, обращая особое внимание на подчеркнутые места, поскольку каждое утро после завтрака они отправлялись в небольшой кабинет рядом с гостиной, где проходил напряженный часовой урок.

Николас оказался прирожденным педагогом, строгим к ее небрежностям и ошибкам, но обладающим удивительной способностью оживлять любую предложенную им тему. Миранда легко привыкла к их отношениям как учителя и ученицы и была очень признательна ему за это, ибо только сейчас поняла, до чего же она была невежественна.

Через неделю несколько избранных членов нью-йоркского общества получили приглашения на прием и ужин в Драгонвик в четверг, двадцать восьмого мая, ровно в семь часов вечера.

Для того чтобы дебют Миранды не стал грандиозным событием, Николас набросал список малочисленных гостей. Шермерхорны, Бревурты и Гамильтон-Фишеры должны были представлять аристократию «Никке-боккеров». Еще старый Филипп Хоун и его жена, так как мистер Хоун, бывший некогда мэром

Нью-Йорка, имел репутацию прекрасного рассказчика и к тому же успел везде побывать. После некоторого колебания были приглашены Асторы: престарелый Джон Джейкоб, Джон Джейкоб-младший и его невеста мисс Гиббс. То, что Асторы были богатейшими людьми, вовсе не производило впечатление на Николаса, и конечно, не могло окупить их простого немецкого происхождения, однако он сделал скидку на их новый замечательный особняк на Лафайет-Плейсе и холодную серьезность молодого Джона Джейкоба. Но самым главным было то, что его невеста, Шарлотта Гиббс, была родом из очень хорошей семьи с Юга.

Любой другой человек в положении Николаса здесь бы и остановился или добавил бы к списку еще несколько имен нью-йоркской элиты вроде Эспинуоллсов или, может быть, Верпланксов, но он игнорировал те высокие барьеры, разделяющие нью-йоркское общество, как и все остальное, и к тому же знал, что любое собрание будет оживлено легким прикосновением экзотики. И поэтому он пригласил мадам Терезу Альбанес, выступающую в Каста-Гардой, миссис Элизабет Эллет, язвительную поэтессу из Женского литературного общества, и Германа Мелвилляя, молодого моряка, только что издавшего свой роман под названием «Тайпи», который поразил читающий мир не только оригинальностью живой английской прозы, но и красочным описанием нагих полинезийских девушек.

— Между прочим, — заметил Николас, — наш кругленький граф де Греньи возвращается в Нью-Йорк. Вчера он прибыл на «Цельтике» и прислал мне записку. Я пригласил его на прием. На этот раз его жены здесь не будет.

— Да? — довольно равнодушно сказала она, вспоминая толстенького француза, его неуклюжесть и восторженные похвалы Драгонвику. Кажется, как давно это было! Праздничный бал Четвертого июля! Вальс с Николасом. Тогда я впервые поняла, что люблю его, подумала она, и это воспоминание неожиданно причинило ей боль.

— Николас, — резко произнесла она, — когда мы поедем в Драгонвик? — в ожидании ответа ее сердце отчаянно заколотилось. И почему ее так пугает этот простой вопрос? Ведь роскошный Драгонвик и был его настоящим домом, а теперь и ее.

— Да ведь его не успеют подготовить к концу июня, — спокойно ответил он. — Там сейчас рабочие все красят, перестраивают. Полагаю, мы уедем через две недели и укроемся от жары в Маунтин-Хаузе в горах Кэтскилл, а потом уж поедем в Драгонвик.

Она с облегчением вздохнула. До чего же она глупая! Вообразила, что он не только избегает упоминать Драгонвик, но не желает и думать о том, чтобы жить там. Она оказалась абсолютно неправа, как это часто с ней стало случаться за последнее время. Правильно говорила мама, весело подумала она, моя голова полна глупых фантазий.

Она пошла наверх к своему письменному столу и написала длинное восторженное письмо матери, подробно рассказывая о своем счастье и всевозможных добродетелях Николаса как супруга. Когда через три дня Абигайль получила это письмо и прочитала его, она немного приободрилась. Затем передала письмо Эфраиму.

— Похоже, она счастлива как свинья в клевере. Я же говорил, чтобы ты не изводилась из-за нее, — заметил он, возвращая письмо.

Но Абигайль, вновь пробежав глазами по размашистым строчкам, нахмурилась.