Ее глаза жадно и весело смотрели в мои, а Ульф Лунделл все наяривал как одержимый, мне казалось, что это я схожу с ума, меж тем как губы Катти все яростнее впивались в мои, а руки гладили мои короткие волосы. Никогда меня еще так не целовали. Ну и девчонка!

Я старалась не смотреть в ее желтые глаза. Скосив взгляд, я заметила приближающийся желтый автомобильчик; по тому, как медленно он тащился, нетрудно было догадаться, что за рулем Ингве. А прямо по курсу – я в обнимку с девчонкой! От изумления Ингве выпучил глаза. Конечно, он узнал меня. Проехав мимо, Ингве повернул голову и прижался носом к боковому стеклу, отчего стал похож на разряженного поросенка.

В следующую секунду машина подпрыгнула и с ревом протаранила живую изгородь Аксельссона. Видимо, в замешательстве Ингве вместо тормоза нажал на газ. В изгороди образовалась порядочная брешь, сквозь которую мне было видно изумленного Аксельссона, застывшего с газонокосилкой, и Ингвину машину, совершавшую в саду опасные виражи. В конце концов Ингве врезался в пчелиные ульи и посбивал с них крыши. Потревоженные пчелы тучей взмыли в воздух.

А Ульф Лунделл продолжал голосить, что больше всего на свете любит просторы, где гуляет ветер, а в поднебесье поют жаворонки. Это было последнее, что я услышала.

В тот момент, когда машина врезалась в ульи, я со страху укусила Катти за язык. Она взвыла и ослабила хватку. Теперь и она заметила странные маневры.

– Боже, да он совсем спятил! – простонала Катти.

– Это приятель моей мамы! – крикнула я, отшвыривая наушники.

В дыру, созданную стараниями Ингве, я видела, как Аксельссон с садовыми ножницами наперевес мчится к машине. Над ним роем вились разъяренные пчелы. Судя по всему, он решил раскурочить капот, как консервную банку. Мне расхотелось смотреть. Ингве исхитрился-таки дать задний ход и выруливал прямиком к парадному крыльцу.

– Извини! Увидимся! – крикнула я Катти, которая смотрела мне вслед, ничего не понимая, и перемахнула через калитку, загороженную голубым мешком. На губах я все еще чувствовала соленый привкус ее крови.

Рванув на себя входную дверь, я вдруг поняла, кого напоминала Катти – маму: те же звериные желтые глаза, та же дерзкая решимость брать все без спросу.

Я сразу заметила, что мама не в духе.

Она стояла на четвереньках на персидском ковре в гостиной, голова по-пиратски повязана платком. А вокруг чего только не было: иголки, кофейная чашка с остатками чего-то липкого, вроде яичного коктейля, кусок хлеба, тарелка с простоквашей и имбирным вареньем, пакетик карамели, цветные карандаши, фломастеры, акварельные краски, скомканная бумага и еще какие-то рисовальные принадлежности. В правой руке у мамы была кисточка, с которой на пол капала темно-коричневая краска, а в левой – неизменная черная сигарета. И посреди этого разора в облаке дыма фиолетовым вулканом вздымалась ее задница.

Дедушка раскачивался в кресле-качалке, пощелкивая себя по кончику внушительного носа. Львы на спинке кресла улыбались.

– Фу-ты ну-ты! – фыркнул дедушка. – Да что ты знаешь о радости жизни, позволь тебя спросить?

– Помолчи-ка ты лучше и дай мне наконец поработать.

– Чем занимаетесь? – спросила я.

Впрочем, и так было ясно. Они ругались.

Я помню эти ссоры с раннего детства. Я под них выросла. Они могли препираться часами, просто обожали это занятие.

– Видишь ли, голубушка, твоей маме заказали в редакции нарисовать Радость Жизни. И вот она злится и бесится оттого, что знать не знает, как эта самая Радость должна выглядеть, – объяснил дед. – Более злобного творца радости, чем твоя мама, днем с огнем не сыщешь.

– Вовсе я не злобная! – прорычала мама. – Просто твой любимый дедушка целый день развлекается тем, что выводит меня из себя. Расселся тут передо мной и качается, как утка. У меня от этой качки скоро морская болезнь начнется. Ну как прикажете работать в этаком сумасшедшем доме! Погляди вокруг!

Она обвела рукой комнату, приглашая меня полюбоваться беспорядком, который сама и устроила.

В этот момент заявился Ингве. Мама как раз взмахнула рукой, и краска с кисточки брызнула прямо на него.

– Привет, – сказал Ингве.

Видок у него был еще тот. Костюм измятый, редкие волосенки торчат дыбом, словно он только что проснулся, на лысине краснеет небольшая шишка – видимо, укус разъяренной пчелы.

К груди он прижимал узелок – из складок томатно-красного пледа торчала чья-то лапа.

Ингве простодушно улыбался. Таким я его еще не видела. «А что, если он заработал сотрясение мозга? – всполошилась я. Врезался башкой в лобовое стекло, и вот пожалуйста. Наверняка так и есть. Иначе был бы злой как черт. А то стоит, прижимая сверток к груди, а на лице застыла жутковатая бессмысленная улыбка».

Тут я вспомнила, что, кажется, видела, как Аксельссонов кот исчез под задним колесом автомобиля, когда Ингве задним ходом выруливал к парадной двери. Сердце у меня сжалось: не иначе как в свертке задавленный соседский любимец.