— Гамид — не Гамид… он христианин! — задумчиво бормотала молодая турчанка. — Христианин… христианин!..

Просидев несколько времени молча с опущенной на грудь головой, она вдруг встрепенулась, повела плечами и горячо проговорила:

— Ну, так что же, не все ли в сущности равно: магометанин он или христианин, когда он такой прекрасный и великодушный! Будет воля пророка — сделается и он мусульманином, если уж это так нужно…

— Прекрасный? — с иронической усмешкой повторил поляк, подавив вздох. — Не лучше ли будет сказать: прекрасная?

— Что ты еще хочешь сказать этим, капитан? — спросила Гараджия, вытаращив на него глаза, в которых выражалось недоумение, смешанное с ужасом.

— А то, что ты была введена в заблуждение и относительно настоящего пола капитана Темпеста, — с той же усмешкой ответил поляк.

— Что такое? — крикнула турчанка, вся побагровев и тряся своего собеседника за руку с такой силой, что тот невольно поморщился. — Что такое ты еще говоришь?

— Я говорю, что этот прекрасный Гамид или капитан Темпеста в действительности называется герцогиней Элеонорой д'Эболи…

— Так это женщина?

— Да, только незамужняя.

Гараджия испустила раздирающий душу вопль, напоминавший крик раненого насмерть дикого зверя, и прижала обе руки к сердцу.

— Обманута! Осмеяна! Опозорена! — шептала она, попеременно то краснея, то бледнея и обводя кругом себя мутными, блуждающими глазами.

Вдруг она со свойственной ей порывистостью движений вскочила, подбежала к двери, отперла ее и крикнула на весь замок:

— Метюба сюда!

Начальник гарнизона, прохаживающийся по двору, сам услышал этот отчаянный крик и поспешил на него. Увидя искаженное от гнева лицо, горячие глаза и покрытые пеной губы Гараджии, он вообразил, что ее оскорбил новоприбывший капитан янычар и набросился было на него с поднятым ятаганом.

— Нет, нет, не в этом дело! — остановила его Гараджия. — Где твоя галера?

— Все там же, где была — на Досском рейде, — ответил он, отступая назад к двери, где и остановился, почтительно склонившись перед своей начальницей.

— Скачи туда на лучшем из моих коней, — в страшном волнении продолжала она. — Прикажи немедленно поднять паруса и поспеши вдогонку за кораблем того, кто назвался здесь Гамидом… Это — христианин… Он обманул нас всех… Беги… скачи… лети, Метюб, и привези мне назад этого… Гамида… живого или мертвого… все равно… Лишь бы он был здесь… Слышишь, Метюб?.. Я хочу, видеть его… Да, да, видеть… но не мертвого… Нет, нет, живого… Помни: живого!.. На что мне мертвый?..

— Слушаю, госпожа, — сказал турецкий капитан, спеша успокоить свою до крайности взволнованную повелительницу. — Не успеет еще скрыться солнце, как мой «Намаз» догонит галиот, возьмет его — и я отомщу за тот удар шпагой, который нанес мне этот дерзкий мальчишка!

В то время как Метюб с польским ренегатом мчались во весь дух на берег залива, где стояла галера, на которой следовало догнать беглецов, галиот последних, подгоняемый попутным ветром, быстро несся по направлению к югу, стремясь достигнуть Суданской бухты, куда он должен был зайти перед тем, как совсем покинуть остров.

Герцогиня решила повидаться в последний раз с Дамасским Львом, которому была обязана спасением собственной жизни, жизни всех ее спутников и освобождением виконта Ле-Гюсьера. Кстати, следовало возвратить это судно и подыскать себе другое для дальнейшего плавания. Греки выразили ей свое желание сопровождать ее в Италию и там или перейти на корабль, который мог доставить их обратно куда-нибудь на Восток, или же подыскать себе какое-нибудь подходящее занятие.

Лишь только галиот обогнул мыс, скрывший его от взоров Гараджии и ее янычар, Элеонора поспешно направилась в каюту, где с таким нетерпением ожидал ее виконт Ле-Гюсьер.

При входе девушки в маленькое помещение оно огласилось одновременно двумя радостными восклицаниями:

— Элеонора!

— Гастон!

Виконт бросился к своей невесте, схватил ее в объятия и впился в ее лицо жадными глазами, пылавшими от мучившей его лихорадки, схваченной в болотах.

— Я знал, что вы явились на Кипр ради меня, — говорил он взволнованным голосом. — Надежда в один прекрасный день увидеть вас снова только и поддерживала меня, она утешала меня и давала силу переносить все мучения, которым я подвергался в плену у турок…

— Откуда же вы узнали обо мне, Гастон? — с удивлением спросила герцогиня.

— Слава о подвигах капитана Темпеста донеслась даже до болот, принадлежащих замку Гуссиф…

— Но каким же путем, через кого вы узнали, что капитан Темпеста и я — одно и то же лицо?

— Мне передавал о капитане Темпеста один христианин, попавший в плен при одной из вылазок при осаде Фамагусты и сделавшийся моим товарищем на ловле пиявок, в болотах. Он подробно описал вашу наружность, по этому описанию и по нахождению при вас Эль-Кадура — о нем тоже много рассказывал этот пленник — я тотчас же догадался, что этот доблестный капитан Темпеста, которому поклонялась вся Фамагуста за его изумительную отвагу и много других прекрасных свойств, — не кто иной, как вы.