— Они не могут быть далеко, — успокаивал его Ханс. — Бабируса была тяжело ранена и не могла поэтому убежать очень далеко. Не волнуйся, дядя: они возвратятся.

— Но лес необъятен. Как выбраться из него, если потерять дорогу?

— Ван-Горн — старый моряк, он всегда сумеет взять правильное направление.

— В море — да; но в этих лесных дебрях, куда и луч солнца не всегда проскальзывает, — тут кто угодно заблудится. Нам ничего другого не остается, как ждать. Ложитесь спать.

Все трое пошли на опушку леса. Они построили шалаш, скрестив несколько ветвей и перекрыв их большими листьями пальмы арека. В шалаше они устроили ложе и растянулись на нем. Но так же, как и Ван-Горн и Корнелиус, в эту ночь никто из них не сомкнул глаз. Все трое были заняты своими думами: каждый строил догадки, что могло случиться с охотниками, и прислушивался, не услышит ли среди ночной тишины крика или ружейного выстрела.

Часы шли за часами; Ван-Горн и Корнелиус все не возвращались. Среди ночи капитану почудилось, что он слышит крики и выстрелы, но они не повторились.

На рассвете усталость взяла свое, и все трое заснули. Но им недолго удалось поспать: раздавшиеся откуда-то крики пробудили их и заставили вскочить на ноги.

Не успели они опомниться и стряхнуть с себя сон, как увидели перед собой человек сорок папуасов, вооруженных луками, палицами и копьями и разукрашенных перьями, браслетами и кольцами.

Стрелы уже свистели между деревьями над головами наших героев.

В одно мгновение все трое — и капитан, и Ханс, и Лю-Ханг — были схвачены, брошены на землю и лишены какой бы то ни было возможности сопротивляться и пустить в ход ружья. Только капитану удалось вырваться; схватив топор, лежавший около него, он бросился на нескольких папуасов и оттеснил было их на несколько шагов назад. Но тут подоспели другие папуасы, набросились на него сзади, и он снова оказался на земле, но теперь обезоруженный.

Тогда вышел вперед старый папуас, высокий и величественный. Его голова была украшена перьями райских птиц, а бока были опоясаны широким желтым поясом, концы которого падали вперед.

Он подошел к капитану и обратился к нему на малайском языке:

— Где сын мой?

— Твой сын? — переспросил Ван-Сталь. — Я не знаю, о ком ты

говоришь.

— Он пришел сюда убить вождя альфуров.

— Я его не видел.

— Ты лжешь, белый человек! — вскричал дикарь. — Ты убил его?

— Повторяю тебе, что я его не видел. Почему я должен был убить его?

— Белые — наши враги.

— Я никогда не был твоим врагом.

— Ты хочешь смеяться надо мной? Берегись: ты принадлежишь мне, ты — мой раб, и я прикажу вздернуть тебя на дереве, если ты не скажешь, где мой сын.

— Ты взбесился, черный человек? — обозлился капитан. — Что за басни об убитом сыне ты мне рассказываешь?

— Молчать! Как ты попал в этот лес?

— Я потерпел кораблекрушение у берегов острова. Выбравшись на берег, я направился к реке Дорга, чтобы там сколотить плот и поплыть к своей родине.

— Так ты не видел альфуров?

— Ни одного.

— Но что же стало с моим сыном?

— Я ничего не знаю.

— Альфуры — твои друзья?

— Если бы я их встретил, они убили бы меня.

— Я тебе не верю. Ты останешься моим рабом до тех пор, пока я не отыщу моего сына.

— Как знаешь. Но я тебя предупреждаю: пусть только один волос слетит с головы моих товарищей, и я убью тебя, хотя бы твои подданные сожгли потом меня живьем. Где твоя деревня?

— На берегу Дорга.

— Как раз туда я держу путь, — пробормотал капитан про себя. Разговор с вождем, несмотря на его резкость, несколько успокоил

капитана: он увидел, что, по крайней мере сейчас, ни ему, ни его спутникам не грозит непосредственной опасности. Тогда капитан стал раздумывать, как дать знать Ван-Горну и Корнелиусу о своем пленении и о том, что его ведут к берегам Дорга, — ведь капитан до сих пор не терял надежды на то, что заблудившиеся охотники проберутся в конце концов к лагерю.

Ван-Сталь вынул записную книжку, написал несколько слов, вырвал листок и с помощью крепкого шипа прикрепил его к стволу дерева так, чтобы он бросался в глаза.

— Ты что там делаешь? — крикнул ему вождь.

— Это приношение моему духу-покровителю, — ответил капитан совершенно серьезно. — И советую тебе не касаться его, иначе — ты умрешь.

Папуас был суеверен, как и все дикари, верил в каких-то духов смерти, моря и так далее. Расчет капитана был правилен: никто не притронулся к листку бумаги. А вождь, испугавшись, как бы это приношение не оказалось каким-нибудь могущественным заклинанием белого человека, поспешил отдать приказ о выступлении.