— Заряжайте ружья, — сказал капитан, — бандиты опять вернулись!

На опушке леса показалось несколько всадников, которые пустились в карьер по лугу. Капитан и его спутники поднялись, как один человек, и выстрелили в самую середину шайки.

Один из всадников взмахнул руками и неловко повалился из седла. Остальные после нескольких выстрелов показали свои спины и пустились галопом в обратный путь. В продолжение нескольких минут слышались лошадиный топот и крики бандитов, потом все смолкло.

— Э-э! — обрадовался американец, весело потирая руки. — Мне кажется, что у этих мошенников не очень-то много храбрости. О! Вон я вижу там желтую рожу, которая точно мучается в корчах. Может быть, это умирающий?

— Мы можем к нему подойти, потому что после нашего приема миао-цзи едва ли рискнут вернуться скоро.

— Пойдемте, Джорджио!

— Потише, Джеймс! Может быть, этот бандит еще не умирает и даже не опасно ранен.

— Мы добьем его прикладом карабина.

Капитан и Корсан, поручив своим спутникам смотреть в оба, направились к берегу ручейка, посреди которого бултыхался бандит.

Американец приблизился к нему. Все лицо разбойника было залито кровью, а лоб рассечен пулей.

— Ступай в ад, каналья! — сказал Корсан и толкнул его глубже в воду. — Надеюсь, что завтра ночью тигры сдерут с тебя шкуру.

После этого они вернулись к палатке, перед которой взад и вперед ходил поляк, ругаясь на десяти языках.

— Ну, мой мальчик, какая муха тебя укусила, что ты так ругаешься? — спросил американец.

— Эти собаки нас совсем ограбили, — отвечал Казимир.

— По крайней мере, горшочек-то у нас остался?

— По счастью, да.

— Тогда мы можем еще считать себя богачами. Завтра утром мы в нем сварим мясо.

— А что же мы будем есть сегодня?

— Нам удалось убить двух лошадей, которых мы и съедим. Надеюсь, что и ты окажешь нам честь и отведаешь конины.

— Что вы, сэр Джеймс! Конины!

— Превкусное мясо, мой мальчик. Я готов даже съесть техасского тарантула, только бы не лишиться мяса. Что может быть лучше мяса, в каком бы виде оно ни было.

— Браво, сэр Джеймс; значит, до завтра.

— До завтра.

Американец вернулся к своей постели, а спутники его растянулись на открытом воздухе с карабинами под рукой, но ни одного бандита больше не появилось. Без сомнения, напутанные дружным отпором европейцев, они окончательно решили больше не показываться.

На заре горшочек, туго набитый кониной, весело шипел и булькал, распространяя приятный запах. Закусив как следует, путешественники в десять часов утра тронулись в путь.

— Бодрей, Джеймс! — сказал капитан.

— Я не нуждаюсь в подбадриваниях, — отвечал американец. — Я чувствую в себе столько силы, что мог бы донести вас на плечах до истоков Сицзяна.

— А ноги?

— Что ноги? Ноги у меня в полной исправности и неутомимы по-прежнему. Вперед! Я первый подам пример.

Они покинули луг и вступили в середину густейшей плантации бамбука bатbиtulda — растения, имеющего высокий, до пятидесяти футов, крепкий и гибкий ствол и широчайшие листья.

Пробраться через эти гигантские заросли было делом далеко не легким. Приходилось идти в какой-то полутьме, все время работая ножом; кроме того, они то и дело попадали головой в огромные сети паутины, сотканные отвратительными пауками.

Американец, еще не совсем оправившийся после болезни, устал первым.

— Уф! — воскликнул он, в сотый раз останавливаясь, чтобы высвободить свою голову из ослепившей его паутины. — Это целое царство пауков! Что же, этому несчастному бамбуку никакого конца не будет? Черт бы его побрал!

— Ола! — сказал с упреком капитан. — Не относитесь так пренебрежительно к растениям, подобным этому.

— А почему?

— Если бы вы знали, на что они годны, вы не стали бы говорить о них так дурно.

— Они годны на то, чтобы довести до отчаяния джентльменов, которым приходится пробираться сквозь такую чащу.

— Какой вы ворчун, Джеймс!

— Я говорю одну только горькую истину.

— Китаец стал бы благословлять то, что вы проклинаете.

— Слово «китаец» — синоним животного. Любопытно было бы знать, для чего они могут использовать эти палки, способные вывести из терпения самого флегматичного англичанина.

— Для тысячи и тысячи вещей. Выделывают из него прелестный напиток, едят сердцевину, которая имеет прекрасный вкус, молодые побеги едят, как спаржу, — впрочем, они имеют совершенно одинаковый с ней вкус, — из листьев делают отличные шторы и циновки, из веток — элегантные корзины, трельяжи, предметы роскоши, легчайшие стулья, великолепную бумагу и некоторые тяжелые материи, музыкальные инструменты и прочее и прочее. А из стволов делают лестницы, посуду, трубы для воды, лодки, плоты, и, наконец, хижины. Можно ли извлекать больше пользы из какого-нибудь другого растения?