Я выпрямилась и снова стала смотреть в окно. Он продолжал сосредоточенно работать.

В половине одиннадцатого утра я стояла в приемной Тревора, закатав рукав платья до локтя. Лекарственная настойка, которой он смачивал мои царапины, жгла кожу. Я вглядывалась в маленького человечка, скрючившегося в кресле между полками, уставленными медицинскими книгами, и столом, заваленным бумагами. Локти его упирались в колени, а голова была низко опущена, так что я не видела его лица. Он глухо застонал, я бросила взгляд на Тревора и сказала:

— Кажется, он страдает от боли.

— Ничего, подождет своей очереди, — ответил Тревор резко. Потом, в последний раз смазав мои ссадины, пробормотал: — Глупый старик уже третий раз на неделе приходит и жалуется на боль в желудке и голове. Я выцедил из него столько крови, что у него уже ноги дрожат, а он все-таки ходит сюда.

Его тон озадачил меня, но я не подала виду.

— А вы не пробовали каломель? — спросила я и тотчас же, поняв неуместность своего вопроса, прикусила губу и бросила взгляд на пациента, продолжавшего стонать. Я задержала дыхание в ожидании реакции Тревора.

Но, если Тревор и слышал меня, он не показал этого. Повернувшись к столу, он снова закупорил флакон пробкой и бросил использованную повязку — она не попала в предназначенную для этого корзинку и оказалась на полу.

— Послушайте, док, — послышался глухой голос посетителя. — У меня раскалывается голова и ужасно болит живот. Есть у вас хоть что-нибудь, чтобы облегчить мои страдания, пока я дожидаюсь своей очереди?

— Я не умею творить чудеса, — ответил Тревор, как мне показалось слишком отрывисто и резко.

Опустив рукава, я приблизилась к бедному старику, заметив, что лицо его побелело, а глаза приобрели стеклянный блеск. Он жалобно посмотрел на меня и покачал головой.

— Он снова выпустит из меня кровь. У меня и так ее мало осталось.

Я оглянулась и увидела Тревора, приближавшегося к пациенту со скальпелем в одной руке и чашкой в другой. Я взяла руку старого джентльме-на и сжала в своей.

— Вы ведь будете молодцом, верно?

— Я не буду визжать, как свинья, мисс, если вы это имеете в виду. Но я вам кое-что скажу. Я буду просто счастлив, когда вернется док Брэббс. Его слишком долго нет. Мэри Френсис слегла в постель две недели назад, да так и не поднялась. Прискорбное зрелище, скажу я вам, и с каждым днем она все слабеет. Если Брэббс не вернется, она долго не протянет.

Тревор со стуком поставил чашку на стол, взял скальпель и устремил взгляд своих голубых глаз на лицо старика.

— Где вы хотите, чтобы я сделал надрез на этот раз, Дональд? Может быть, перерезать вам глотку?

Когда я с изумлением воззрилась на него, он лишь усмехнулся и пожал плечами.

— Ладно, старый нытик, подставляй голову, я постараюсь сделать операцию как Можно безболезненнее для тебя.

— Не надо ли согреть для вас чашку? спросила я Тревора.

Ответом мне был отрывистый кивок, и я принялась нагревать маленькую стеклянную мензурку над огнем, пока она не раскалилась так, что стала жечь мне пальцы. Я видела, как незадачливый старый джентльмен склонил голову почти до колен и закрыл глаза, в то время, как Тревор стоял возле него со сверкающим острым скальпелем.

— Готовы, мистер Дикс? — спросил Тревор.

— Да, — пробормотал старик.

— Готова чашка? — крикнул он мне.

— Да, — ответила я.

— Тогда приступим.

Молниеносным движением он сделал надрез на лбу мистера Дикса. Я поспешно подала нагретую чашку, и та тотчас же плотно пристала ко лбу мистера Дикса. Вакуум, образовавшийся в чашке, заставил кровь из надреза брызнуть мощной струей.

Тревор равнодушно смотрел на старика, не пытаясь даже подбодрить своего побледневшего и дрожащего пациента. Обняв мистера Дикса за вздрагивающие плечи, я пыталась успокоить его.

— Ну-ну, сэр. Это, несомненно, вам поможет. Главное, не теряйте веры.

— Из-за этой веры во мне почти не осталось крови, — сказал он.

— Потерпите немного, скоро все кончится. Он произнес с благодарностью:

— Вы добрая девочка.

— Нет, сэр, вы заблуждаетесь.

— Вы нежная и сострадательная…

— Тише, тише.

Я улыбнулась и погладила его по плечу.

— Вы сейчас чувствуете себя неважно и склонны к сентиментальности.

— Вы по-настоящему славная девочка, — упрямо повторял мистер Дикс.

— Сэр, кажется, вам стало лучше? Краска уже возвращается на ваши щеки.

— У вас есть муж, девочка? Мои глаза округлились.

— Видите ли, у меня есть взрослый сын, и ему уже пора жениться…

— Я не собираюсь замуж, мистер Дикс, но, если бы и собиралась, думаю, ваш сын слишком хорош для меня.

Он хлопнул в ладоши.

— Она еще и скромница! Док, где вы ее нашли?

Забыв о том, что к его лбу все еще прижата целительная чашка, он обратил свой лихорадочно блестящий взгляд на врача, который с непроницаемым лицом стоял рядом.