Если бы не безвременная смерть, Лазар Гош мог бы сыграть во Франции роль, которую было суждено сыграть Бонапарту. Власти отлично понимали это, и к описываемому времени он уже едва не угодил на гильотину. Быстрое возвышение от рядового до генерала, возможное только в условиях революции, победоносная кампания в Вогезах, блистательно проведенная двадцатипятилетним генералом и принесшая ему широкую популярность, встревожили завистливых главарей Революции. Робеспьер и его яростный аколит [Аколит — ярый сторонник, приверженец чего-либо] Сен-Жюс отдавали себе отчет в том, какие возможности открывались перед решительным солдатом, завоевавшим любовь войск и уважение народа. Быть может, они даже догадывались, что все возрастающая анархия в конце концов приведет, — как то и случилось в действительности, — к военной диктатуре, и именно Гош с его беспримерной смелостью, талантами, располагающим обхождением и популярностью станет потенциальным диктатором. Они добились того, что генерала обвинили в государственной измене и бросили в тюрьму. К счастью, пока тот ожидал суда, приговор которого, вне всякого сомнения, привел бы его на эшафот, произошли события Термидора, и те же тюремные двери, что открылись перед Сен-Жюсом и полуживым Робеспьером, закрылись за молодым генералом, выпущенным на свободу.

Не только освобожденный, но и облеченный доверием новых хозяев государства, Гош тут же был назначен командующим армией Шербура и отправлен на запад с поручением подавить разгоревшийся там мятеж.

И теперь, направляясь к месту назначения в сопровождении полудюжины членов своего штаба и эскорта из шестидесяти кавалеристов, названный генерал Гош прибыл в Кэтлегон просить гостеприимства на ночь.

Выходец из народа, — в ранней юности он служил помощником конюха в конюшнях Версаля, — Лазар Гош на двадцать седьмом году жизни являлся воплощением благородства. Он был очень высок, прекрасно сложен, его манеры отличались изяществом, походка — легкостью и грациозностью. Суровую красоту его лица смягчали добрые умные глаза и крупный выразительный рот. Мягкий голос и удивительно культурная речь — склонность к занятиям науками восполнила недостаток образования — завершили на редкость привлекательный портрет этого сына лачуги.

Природное благородство генерала смягчило даже старую маркизу, по-прежнему кичившуюся своим происхождением, что же до ее дочери, то она оказала ему прием, достойный принца крови.

Генерала сопровождал бригадир по имени Умберт, человек одного с ним возраста и так же, как его командир, дитя земли. Внешность этого молодого офицера тоже заслуживала внимания. Он был не так высок и более строен, обладал легкой походкой, порывистостью и приятными чертами лица. Если Гош внешностью напоминал принца, то Умберт являл собой образец типичного солдата, бесшабашного баловня судьбы и волокиты. Обладая несомненным талантом в военном искусстве, во всем остальном он оставался полным невеждой и, — в отличие от Гоша, который во время пребывания в замке махнул рукой на республиканскую терминологию и, обращаясь к дамам, называл их полные титулы, — демонстрировал свою приверженность республиканским идеалам подчеркнутым уважением к революционному лексикону. Кроме того, он сразу дал понять, что перещеголяет своего командира в любовных делах, и его откровенное ухаживание за прекрасной виконтессой, рядом с которой он сидел за столом во время ужина, не ограничивались страстными вздохами и пылкими взглядами.

Однако виконтесса оставалась слепа к пожару, полыхавшему в глазах Умберта, и глуха к скрытому смыслу его речей, поскольку все ее внимание было сосредоточено на красавце-генерале, сидевшем напротив нее рядом со старой маркизой.

За столом, сервированным соответственно случаю, прислуживал старый дворецкий Мартен, которому помогал лакей в простой ливрее. Вино, и притом отменное, лилось рекой, и щедрые возлияния отнюдь не способствовали улучшению манер полудюжины офицеров, сидевших в нижнем конце стола. По мере того как ужин приближался к концу, их шумный разговор все чаще взрывался оглушительным смехом, шутки становились все менее пристойными. Двое из них вынули трубки, прикурили от свечей и потребовали еще вина — с явным намерением устроить попойку. Но генерал заметив, что маркиза стала проявлять признаки беспокойства, положил конец их веселью.

— Граждане офицеры, — сказал он громким голосом, — госпожа маркиза дю Грего разрешает вам удалиться в приготовленные для вас комнаты, где вы можете отдохнуть. Не сомневаюсь, что вы будете вести себя, как приличествует республиканским офицерам, пользующимся гостеприимством дамы.

В ответ не прозвучало ни одного недовольного замечания. Офицеры шумно поднялись со своих мест и, выказав полное послушание, позволили Мартену проводить себя в комнаты, о которых упомянул генерал Гош.

Луиза дю Грего слегка склонилась над столом и поблагодарила его.

— Такая предупредительность делает вам честь, генерал. Матушка и я крайне вам признательны.

Она ограничилась этими короткими фразами. Но сколь многое добавил пылкий взгляд ее прекрасных глаз и теплая улыбка ее алых губ!

Сидевший рядом с виконтессой Умберт развязно дотронулся до ее руки.

— Хм, мы ведь не какая-нибудь деревенщина, а офицеры Республики. В своем отношении к дамам мы нисколько не отстаем от людей старого режима.

— Не сомневаюсь, мой генерал.

Ответ молодой женщины предназначался бригадиру, но глаза ее были прикованы к генералу.

Общество перешло в салон, где маркиза почти сразу пожелала всем покойной ночи и с печальной миной выразила надежду, что, увидев отведенные им комнаты, они согласятся с тем, что лучшего нельзя и желать. Гош серьезно ответил, что ничуть в этом не сомневается; Умберт, смеясь, уточнил, что как всякий солдат способен стоять биваком где угодно.

— Так что, если мне удается вырыть ямку для безымянной кости, я могу отлично выспаться на груди матери-земли. Разумеется, этим я не хочу сказать, — добавил он, улыбнувшись виконтессе, — что не предпочел бы чью-нибудь другую грудь.

Кантэн полюбопытствовал про себя, нахмурилась ли бы она с таким же неудовольствием, услышав подобную грубость от Гоша?

— Друг мой, — обратился генерал к бригадиру, — я уверен, что госпожа виконтесса извинит вас, если вы пожелаете присоединиться к остальным офицерам. Но Умберт оставил намек без внимания.

— Вполне возможно, госпожа виконтесса меня и извинит. Но я никогда не извинил бы себя за это, — ответил он и бросился в кресло.

Госпожа де Белланже направилась к двери. Гош поспешил открыть ее перед ней. Когда он вернулся, Умберт говорил: