— Судьба оказалась благосклонна ко мне, мадемуазель, — говорил он.

— Я сомневался, что мое лицо можно изменить, но в том, что вы видите, нет моей заслуги. Это работа Рабека, самого изобретательного слуги, когда-либо служившего такому глупому господину. Мне помогло также то, что в молодости я провел десять лет в Италии и так усвоил язык, что обманул даже Фортунио. Именно это обстоятельство усыпило их подозрения, и если не придется оставаться здесь столь долго, что краска смоется с моих волос и бороды, а пятна на лице исчезнут, думаю, мне нечего бояться.

— Но, месье, — вскричала она, — вам надо бояться всего!

В ее глазах появилась тревога.

Вместо ответа он вновь рассмеялся.

— Я верю в свою удачу, мадемуазель, и думаю, что сейчас она улыбнулась мне. Направляясь в этом наряде в Кондильяк, я, честно говоря, почти не надеялся на то, что меня, благодаря незнанию французского языка, назначат вашим тюремщиком. Мне трудно было скрывать радость, когда я узнал их замыслы, но делал вид, что ничего не понимаю. Ну а все остальное по сравнению с этим — сущие пустяки.

— Но что вы сможете сделать в одиночку, месье, — спросила она, и в ее голосе послышалась нотка раздражения.

Он подошел к окну и оперся локтями о подоконник. Свет короткого дня за окном быстро угасал.

— Я еще не знаю. Но я здесь для того, чтобы найти способ. Я буду наблюдать и размышлять.

— Вы знаете, какой ежеминутной опасности я подвергаюсь! — вскричала она и, вдруг сообразив, что он мог подслушать разговор вдовы с сыном, внезапно залилась краской смущения, которая тотчас отхлынула, оставив ее щеки мраморно-бледными. Валери была благодарна сумеркам и тени за то, что они делали выражение ее лица трудноразличимым.

— Если вы считаете, что, вернувшись, я снова проявил неуместную горячность…

— Нет-нет, месье, напротив: ваши храбрость и благородство превыше всяких похвал. В самом деле, у меня нет слов, чтобы выразить восхищение вашим поступком.

— Это пустяки в сравнении с мужеством, которое потребовалось для того, чтобы предоставить Рабеку для его ужасной работы свое лицо, к которому я уже как-то привык и привязался.

Он готов был все обратить в шутку, лишь бы не объяснять ей, что только непомерная гордость вернула его обратно, хотя он уже был на пути в Париж, что только неспособность вынести насмешки, которые выпадут на его долю, когда он объявит во дворце королевы о своей неудаче, привела его назад.

— Ах, но что вы сможете сделать в одиночку? — повторила она.

— Дайте мне хотя бы день или два, чтобы все продумать, дайте мне осмотреться. Здесь должен быть какой-то выход. Я не для того пошел на это, чтобы потерпеть поражение. Но, если вы думаете, что я переоценил свою силу и изобретательность, если хотите, чтобы я искал людей для штурма Кондильяка, пытался взять его силой оружия, дабы утвердить волю королевы, скажите мне об этом, и завтра меня здесь не будет.

— Куда же вы пойдете? — воскликнула она, и ее напряженный голос выдал испуг.

— Я буду искать помощь в Лионе или в Мулене. Я попробую найти верных солдат, которые последуют за мной в силу моих полномочий, позволяющих требовать любую необходимую мне поддержку, особенно если я скажу, что в Гренобле мне в ней отказали. Я, правда, не слишком уверен в этом, поскольку мои полномочия распространяются только лишь на Дофинэ. Но все же можно попытаться.

— Нет-нет, — умоляла она его и, желая заставить Гарнаша выбросить из головы все мысли о том, чтобы оставить ее в одиночестве, схватила его за руку и просительно взглянула ему в лицо. — Не покидайте меня, месье, пожалейте, не оставляйте меня здесь на растерзание этим чудовищам. Считайте меня трусихой, если хотите, месье: так оно и есть. Они сделали меня такой.

Он понял, чего она боялась, и в его сердце поднялась горячая волна жалости к этой несчастной девочке, попавшей во власть красавицы ведьмы Кондильяк и ее смазливого сына-мошенника.

— Раз уж я здесь, думаю, что мне лучше остаться, — сказал он. — Дайте мне поразмыслить. Вполне вероятно, что-нибудь удастся придумать.

— Да помогут вам небеса, месье. Я буду молиться всю ночь, упрашивая Бога и всех святых указать вам путь, который вы ищете.

— Думаю, небеса услышат вашу молитву, мадемуазель, — задумчиво ответил он, устремив взор на ангельски бледное лицо девушки, которое, казалось, светилось в сгущающихся сумерках.

Спустя две ночи после своего назначения тюремщиком Валери Гарнаш разыграл в Кондильяке небольшую комедию, чтобы внушить вдове и ее сыну больше доверия. Глубокой ночью он поднял тревогу, и, когда полуодетые люди из гарнизона, за которыми вскоре последовали мадам и Мариус, ворвались в прихожую апартаментов мадемуазель, где нес службу парижанин, то, изображая величайшее возбуждение, он привлек их внимание к паре простыней, связанных своими концами и свисавших из окна, выходившего на ров с водой. Отвечая на вопросы маркизы, Гарнаш сообщил ей, что был обеспокоен подозрительной возней за дверью. Войдя в комнату, он застал девушку за приготовлениями к побегу.