Вендрамин игриво ткнул его в бок.

— Образец скромности, клянусь! А она выглядит изящно. Никогда не позволяйте ей так закутываться; мои глаза, мой друг, могут обнажить даже монахиню.

Марк-Антуан решил, что пора изменить тему.

— Вы сказали хозяину, что вас ждут?

— Вы ведь не станете прикидываться, что забыли меня? Вы, конечно, не раните моего сердца, утверждая, что забыли меня? Последнее, что я сказал вам прошедшей ночью, когда вы высаживались здесь, было предупреждение о том, что я заеду нынче утром, чтобы взять вас к Флориану. Но вы еще не одеты. Это неглиже… Ах да, конечно, эта дама…

Марк-Антуан отвернулся, скрывая отвращение.

— Мне надо одеть костюм и туфли. Я сейчас вернусь к вам.

Он уступил настояниям о поездке без спора, чтобы получить минуту для себя — минуту, чтобы справиться с чувствами, пробужденными в нем приходом Изотты, и эмоциями, вызванными этим несвоевременным вторжением. И потому он покинул гостиную, чтобы уединиться в спальне.

Мессер Вендрамин, улыбаясь и покачивая головой по поводу картин, вызванных в его воображении тем происшествием, которое он прервал, не спеша направился к балкону. Что-то скрипнуло у него под ногой. Он нагнулся и поднял предмет, размером и формой напоминающий половинку крупной горошины. Солнечный свет высек из этого предмета неясный отблеск, когда он оказался на ладони. Вендрамин оглянулся через плечо. Дверь в спальню была закрыта. Он продолжил свой путь к балкону. Там он остановился, разглядывая маленький камешек. Неприятная усмешка тронула его полные губы, когда он понял, что заполучил улику. Было бы забавно, если бы ему однажды выпал случай обнаружить неосторожного обладателя. Улыбка расширилась, едва он опустил кабошон [20] сапфира в карман своего жилета.

Гондола Вендрамина несла их мимо величественного портала Санта-Мария делла Салуте, через бассейн Св. Марка. Снаружи это судно имело мрачного вида украшения, предписанные давними правилами, регулирующими расходы. Но изнутри вид фелцы — маленькой кабинки посередине лодки — обогащался искусной резьбой по дереву, маленькими раскрашенными щитами гербов и широкими мягкими сиденьями, покрытыми кожей с вышитыми на ней золотыми, красными и ультрамариновыми узорами. Почти пугающая роскошь, тем более для обедневшего патриция, показалась Марку-Антуану чрезмерной.

Сэр Леонардо представлял определенную загадку для него. Но в этом отношении, как он убедился в это утро, так делала вся Венеция. Повсюду жизнь казалась вдохновленной ярким солнечным светом, в котором она бурлила и утопала. В толпах, движущихся вдоль канала Чиавони, праздно шатающихся на Пьяцетта или фланирующих на главной площади, все было в веселом беззаботном оживлении. Настроение венецианцев — простого люда, бюргеров и патрициев — казалось таким же безоблачным, как голубой небосвод над головой, без какой-либо озабоченности или даже мысли об отдаленных раскатах бури, которая могла в любой момент погубить их.

Прошло чуть более недели со вторника вознесения, когда дож в огромной красной с золотом лодке о сорока веслах с грандиозными пышностями, какие Светлейшая устраивала в пору своего зенита, вошел в порт Лидо во время ежегодной церемонии, посвященной морю.

Сегодня перед изумленным взором Марка-Антуана бурлящий человеческий поток катился вдоль Чиавони мимо угрюмой тюрьмы и неудачливых негодяев, которые заявляли о себе, гримасничая за внушительными решетками или просовывая руки за милостыней, чем вызывали сочувствие у некоторых и насмешки у большинства. Дальше на запад, за прекрасной готикой отделанного мрамором Дворца дожей [21] , соединенного с тюрьмой мраморным же украшением — мостом Вздохов [22] , — этот поток терял свой порыв на просторе Пьяцетты, останавливаясь там или завихряясь вокруг колонн из западного гранита, одну из которых венчал Св. Теодор и дракон, другую — эмблема Св. Марка — лев с раскрытой книгой.

Марк-Антуан оказался на тротуаре из трахита и мрамора, выложенного в виде ковра, перед Триумфальными Византийскими арками Св. Марка. У него захватило дух при виде просторной площади с арками, чудом изящества — колокольней, вонзившейся, подобно гигантской стреле, своим острием в голубизну.

То было сердце великого города, и здесь биения пульса его пылкой жизни были сильнейшими.

Возле массивных бронзовых пьедесталов трех огромных флагштоков знахарь в фантастической шляпе с плюмажем из радужного петушиного оперенья хрипло хвалил свои мази, благовония и косметику. Странствующий кукольный театр развлекал возле Сан-Желинионо толпу, и взрывы хохота пугали кружащих над головой голубей.

Они подошли к столикам Флориана в тенистой части Пьяцца [23] .

Здесь меж светских бездельников обоих полов крутились странствующие торговцы, предлагавшие картины, восточные ковры, безделушки из золота и серебра, стеклянные украшения с Мурано [24] и прочее. От оскудения, которое в упадке еще быстрее расточает ресурсы государства, не было и следа на представленной здесь ослепительной наружности. Одежда мужчин и женщин, расположившихся за этими маленькими столиками, как нигде в Европе переходила границы расточительности, а веселая праздная атмосфера не допускала и намека на мрачную озабоченность.

«Если, конечно, — подумал Марк-Антуан, — Светлейшая, по предсказаниям некоторых, и находится на смертном одре, то умирает она так же, как жила: среди наслаждений и смеха. Считается, что таков был удел и греческой республики».

Он маленькими глотками пил кофе и равнодушно внимал болтовне любезного Леонардо, свое внимание посвящая фасонам, сплетаемым перед его взором в причудливый узор порханием светских бездельников. Фланирующие кавалеры и дамы в шелках и атласе, порой скрывающие под ними свое лицо; более скромно одетые торговцы; здесь — черные ризы церковника; там — фиолетовые каноника или грубые коричневые одеяния монаха, торопливо опускающего взгляд к своим сандалиям; изредка промелькнет алая тога сенатора, важно следующего в Прегади, или белый мундир и шляпа с кокардой щеголеватого офицера; стайки юбок в складку албанцев или черногорцев в куртках и кушаках красного и зеленого цвета — солдаты из далматских провинций Светлейшей.