— Да. По-видимому, я должен был понимать это, — согласился он. — Я приношу вам свои извинения, Лебель.

— За что? — едко прозвучало требование признания, которого Лальмант до сих пор не сделал.

— За… За то, что приставал к вам с ненужными вопросами.

Этой же ночью Марк-Антуан написал длинное зашифрованное письмо мистеру Питту, в котором он не щадил сэра Ричарда Уортингтона, а на следующее утро он отправил его и письмо матери с нарочным капитану английского корабля, отплывающего из порта Лидс.

В тот день он больше не писал официальных писем. Его постоянная переписка с Баррасом представляла собой самую трудную и искусную из всех операций, которые он выполнял в Венеции. В его обыкновении было писать депеши исключительно собственной рукой, будто секретарь был занят, присовокупляя к ним звания и подпись мертвого Лебеля, которую он натренировался в совершенстве воспроизводить.

Дни пролетали в напряженном ожидании Большого Совета, который дож обещал созвать в скором времени. Наконец, этот день настал, и в тот же вечер Марк-Антуан узнал в особняке Пиццамано, что произошло на этом собрании.

Он встретил здесь Вендрамина, который чувствовал себя триумфатором. С трибуны огромного зала Большого Совета он красноречиво осудил небрежность Сената, поставившего страну в положение защищающейся стороны. Были назначены четыре Проведитора — Материка, Лагуны, Итальянских провинций и Далматских провинций, — увеличен штат чиновников, щедро выделены деньги, но, как теперь выяснилось, эффективные приготовления не были предприняты.

В конце пылкой речи он детально обосновал свои требования: собрать войска в провинциях и доставить их прямо в гарнизоны городов метрополии; обеспечить войска провиантом и обмундированием; должным образом вооружить и укомплектовать людьми порт Лидо; то же проделать с кораблями Светлейшей, — короче, немедленно осуществить все меры, необходимые для подготовки государства к войне, в которую Самая Светлая Республика в любой момент может оказаться втянутой, вопреки своему благородному и похвальному стремлению к миру.

Когда он спустился с трибуны, страх охватил толпу великих патрициев, собравшихся под этими легендарными сводами, покрытыми листами чистейшего золота и шедеврами, созданными кистью Тинторетто и Паоло Веронезе. С портретов, расположенных вдоль стен, глаза приблизительно семидесяти дожей, управлявших Венецией с восьмисотого года, смотрели на своих потомков, в чьих ослабевших руках находились теперь судьбы нации, которая некогда была в числе самых могущественных и богатых на земле.

Не имело смысла проводить голосование, ибо было ясно, что рукоплещущие барнаботти, составляющие три сотни из числа присутствовавших, настроены поддержать Вендрамина.

Людовико Манин, дрожавший над своим герцогским одеянием, с серым лицом под корно — усыпанным драгоценными камнями колпаком, свидетельствующим о его царственном положении, — объявил кротким и безжизненным голосом, который терялся в этом огромном пространстве, что Сенат немедленно предпримет шаги во исполнение желания Большого Совета, и, в заключение, обратился с просьбой к богу и Пресвятой Деве, умоляя их взять Венецию под свое покровительство.

С этой ночи ласковое отношение графа — Вендрамину; с этого момента — необычайная любезность к нему со стороны Доменико, который приехал из форта Сан-Андреа в Лидо, чтобы присутствовать на Совете; и с этих пор — возросшая тоска, которую Марк-Антуан замечал в Изотте.

После ужина, когда они отправились на лоджию, к прохладе летней ночи, Изотта встала и отошла к клавесину, стоявшему у окна в другом конце длинной комнаты. Напряжение очаровательной меланхолической мелодии Чимарозы с чувством вырывалось из-под ее пальцев, будто выражая ее настроение.

Марк-Антуан, всем сердцем желавший поддержать ее, тихо встал и, пока другие были поглощены своими разговорами о событиях дня и о том, что за ними последует, направился к ней.

Она приветствовала его приближение улыбкой одновременно слабой и нежной. Ее пальцы сами находили знакомый порядок клавиш, и мелодия Чимарозы лилась, не прерываясь.

С того утра, когда она дерзко посетила Марка-Антуана в гостинице, они не обменялись и дюжиной слов, да и те были произнесены в присутствии других. Теперь ее шепот напомнил ему последнюю фразу в той тайной беседе.

— Вы можете заказывать реквием, мой Марк.

Глядя через инструмент ей в глаза, он улыбнулся.

— Нет, пока тело живо. Я никогда не доверяю одной лишь видимости.

— Здесь больше, чем видимость. Леонардо сделал то, что от него требовалось. Теперь уже скоро он потребует уплаты.

— Скоро он может оказаться не в состоянии потребовать ее.

Ее руки на мгновение застыли на клавишах, но она сразу же продолжила играть, чтобы заминка была незаметной. Скрывая мелодией слова, она спросила:

— Что вы имеете в виду?

Он объяснил, в порыве сказав больше, чем намеревался в начале. Как только он увидел, что нет причин из соображений чести скрывать схему Лальманта по обольщению лидера барнаботти, тут же он почувствовал, что сам он не должен способствовать этому. Его роль заключалась в том, чтобы пассивно ждать возможности собрать плоды после того, как дерево тряхнет кто-нибудь другой. Таким образом, и честь, и благоразумие требовали держать уста за семью печатями даже с Изоттой.