Тик-так… Тик-так… Три часа пять минут.

– Фото Назарова тебе не попадалось? – опросил Шухов.

Кожохин вынул из-под бумаг дешевую базарную проволочную рамку со стеклом. Шухов с минуту рассматривал портрет, затем аккуратно положил на стол. Вздохнул. Был человек, и нет его. Убили человека.

– Два окурка свежих мы тут обнаружили, – Кожохин кивнул на раковину. – Его сигареты, обломки спичек в кончики воткнуты. Была, говорят, у него такая привычка. Чтобы табак в рот не попадал.

– А ты, что же, хотел чужие окурки найти?

– Да нет. Просто факт констатирую. Курил человек ночью.

– Будто сам не куришь.

– Бывает, – сказал Кожохин. – Когда не спится.

– Ну вот, и ему не спалось. А почему не спалось? Где та веревочка, Иван Петрович, за которую дергать надо?

– Поищем, – откликнулся Кожохин. – Вы что сегодня делать хотели?

– С книжками возился.

– Да, – задумчиво произнес Кожохин. – Билеты вот еще смущают. На один поезд у Мокеевой и Назарова были взяты билеты. На одно число и в разные вагоны. Странно?

– Ты не торопись, – сказал Шухов. – Ты о глав ном думай.

– Не пойму я, где оно, это главное. Все утро ду маю. Аквариум вот расколотили. Зачем?

– Старика Комарова хорошо прощупал?

– Скользкий он.

Шухов взглянул на часы.

– Мокееву-то к тебе доставят? – спросил он. Кожохин кивнул.

– Так, может, пока суд да дело, мы навестим старичка? Тут ведь уже ничего все равно не высидишь. А с Комаровым побеседовать необходимо. Как-никак лицо заинтересованное.

Старичок пугалом торчал на пчельнике среди голубеньких ульев. Заметив гостей, он двинулся им навстречу, размахивая руками и что-то бормоча под нос.

– Видик у него любопытный, – усмехнулся Шухов. Они подождали старика у крыльца. Комаров с ходу затянул слышанную уже Шуховым песню про горелый дом и убытки от пожара, которые, по его мнению, обязано покрыть государство. Кожохин нетерпеливо прервал его излияния, и старик перестал причитать. Его глазки-льдинки вопросительно уставились на Шухова.

– Веди в горницу, дед, – сказал Кожохин. – Разговор к тебе есть.

Шаркая ногами по ступенькам, Комаров поднялся на крыльцо. В сенцах долго вытирал башмаки о половик. Шухов и Кожохин последовали его примеру. В обширной кухне у недавно выбеленной русской печи гремела ведрами крупнотелая старуха, жена Комарова. Комаров повесил свою широкополую зеленую шляпу на гвоздь. Шухов с интересом стал рассматривать печку, заглянул на полати, с которых гирляндами свисали остатки лука. Потом взял в руки ухват на длинной палке. Комаров с женой следили за его действиями, не скрывая любопытства. Кожохин понимающе улыбнулся: нечасто сейчас попадаются на глаза эти ставшие уже музейными штуки.

– Редкая вещь, – сказал Шухов, повертев ухват. – Люське бы его показать. Никогда ведь не видела.

– А и покажи, – откликнулась старуха. Она громыхнула заслонкой, взяла ухват, сунула его в раскрытый зев печи и легко вытащила оттуда ведерный чугун с каким-то варевом.

– Н-да, – крякнул Шухов. Старик и Кожохин уже прошли в горницу, он двинулся за ними. В просторной комнате с темными иконами в углу главное место занимала высокая железная кровать со взбитыми подушками, с кружевами, подзорами и еще с какими-то занавесочками на спинках. Напротив – диван. Посредине комнаты круглый стол, накрытый ковровой скатертью, стулья с гнутыми спинками расставлены возле свободных стен. Над кроватью – фотографии под стеклом. Комаров – молодой, усатый – сидит. Рядом, положив ему руку на плечо, стоит жена. Голый мальчик, задрав одну ножку, лежит на животе. Снова Комаров и жена. Мальчику уже лет пять. Он сидит на коленях у матери в матросском костюмчике. Еще какие-то лица. «Живут, как в тридцатые годы», – подумал Шухов, усаживаясь и еще раз обегая взглядом комнату, лакированный красный платяной шкаф, витую этажерку с безделушками на полках, сундук, окованный блестящими железными полосами. Задрипанный вид хозяина всей этой благодати давно канувших в Лету времен плохо гармонировал с обстановкой квартиры. Шухов подумал, что старику лучше подошла бы приказчичья поддевка и мягкие сапоги гармошкой. Может, и есть они у него, хранятся где-нибудь в нафталиновых глубинах сундука, пересыпанные для верности еще и махоркой. Может, надевает их старик в бессонные ночи и бродит призраком по дому, вспоминая то, что было и быльем поросло. Впрочем, чушь все это. Давно приспособился старик к современности. Медом торгует. Деньги на сберкнижке держит. Телевизора, правда, в квартире нет. Но и до этого дойдет. Сына вот женить надумал. А что это за существо, сын его? Где он, кстати?

Комаров поправил фитиль в лампадке, перекрестился истово и уселся на копчик стула, ожидая вопросов. Кожохин переглянулся с Шуховым.

– Говорите, Павел Михайлович, – сказал он. – Я еще утром набеседовался.

Шухов провел ладонью по узорчатой скатерти, разглаживая невидимые складки, прикинул, с чего лучше начать разговор, и спросил, как бы между прочим:

– Назарова давно знаете?

– А зачем мне его знать? Жил себе и жил… Ты мне скажи вот: за горелое кто платить будет? Аль самому мне прикажешь? Тут рублей на пятьсот ремонту будет.

– Заладила сорока, – буркнул Кожохин. Шухов укоризненно взглянул на него. Кожохин умолк.

– Насчет оплаты я вам ничего не скажу, – заметил Шухов. – Это не наша компетенция. Мы с вами говорим как со свидетелем по делу…

– Это как? – визгливо перебил его старик. – Какой я вам свидетель? Вы меня сюда не впутывайте. Никаких дело в ваших знать не знаю и знать не хочу.

Разговора не получалось, Комаров увиливал от прямо поставленных вопросов, божился, кричал, требовал деньги на ремонт купленного дома, ругал милицию, недвусмысленно давая понять Шухову, что им с Кожохиным пора бы удалиться из его апартаментов. Шухов уже начал подумывать о том, что они зря теряют время, что старик им не помощник, пока одно оброненное Комаровым слово не заставило его насторожиться. И не столько само словечко, которое было всего-навсего рядовым матерным, сколько интонация, с какой его произнес старик.

Словечко-то пустышка, конечно. Так, бранная характеристика Назарова. Но тон! Какой тон! Словно вдруг приоткрылся плотный занавес, и Шухов на секунду увидел актера, снявшего маску, чтобы вытереть потное лицо. Нет, не зря пришли они сюда, в эту горницу, пропахшую лампадным маслом. Старик Комаров знал о Назарове больше, чем говорил. Шухов встал, подошел к кровати, ткнул пальцем в фотографию мальчика в матросском костюмчике.

– Сын?

– Ну? – спросил старик, щурясь на следователя. – И что теперича?