Шрифт:
Он. Деньги?
Она. У меня. Ложись… Попробуй уснуть.
Он. Снотворное?
Она. В лекарствах.
Он. Очки?
Она. У меня.
Он. Билеты?
Она. Мы уже едем.
Он. Газеты?
Она. На полке.
Он. Валокордин?
Она. Вот.
Он. Все… Где сон? Сон где?..
Что возмущает и от чего возмущаются
Где-то в 82-м году я въехал в квартиру на Малом Комсомольском.
Большая однокомнатная квартира.
Соседи были только под полом, над потолком и за стеной на кухне.
Довольно удачно.
Высокие потолки, две стены на улицу.
И за стеной кухни интеллигентная профессорская семья.
От чего я страдал и страдаю всю жизнь – от шума соседей.
Я живу тихо.
Я тихий.
Я одинокий.
Я часто лежу.
Я ничего не пилю и не сверлю.
Не передвигаю.
Я только страдаю, страдаю от всего этого у других.
Я получил эту однокомнатную квартиру на Малом Комсомольском.
Только стена моей кухни соприкасалась с квартирой соседей.
Я один.
Я и передвигаюсь бесшумно.
Меня позвал сын соседей, показал эту самую общую стену.
– Я сплю здесь, – сказал он. – А у вас там кухня, – сказал он… – Я все слышу. Стена такая тонкая. Видимо, гипсокартон. Нельзя ли потише?
Он был прав.
Я стал еще тише…
Он был очень интеллигентен – программист-математик-эмигрант – очень интеллигентный парень.
Он позвал меня.
– Михаил, – сказал он. – Давайте вы ложитесь на мою кровать, а я подвигаюсь у вас на кухне.
Я лег.
Я лежал.
Он там двигался.
Звякал.
Журчал.
Ничего особенного.
Мне показалось терпимо.
– Я один там, – сказал я.
– Но к вам же приходят.
– Но редко.
– Но приходят.
– Но я не могу совсем…
– Но мы должны сотрудничать. Мы же интеллигентные люди.
Он посадил меня на то место, где лучше всего слышно.
Я послушал. Да... но ничего страшного.
И мы опять разошлись по квартирам.
– Если вам будет громко – стучите, – попрощался я.
И я стал терпеть.
Я не шевелился.
Я шагну, он постучит.
Я звякну, он стукнет.
Потом пришел знакомый военком.
Потом Сташкевич.
Потом Андрей-писатель.
Потом подруги...
Мы выпивали.
Он постукивал.
Потом мы пили – он стучал.
Потом мы спорили – он колотил...
Потом в котле варили.
Потом друг друга угощали.
Он стучал поленом.
Чем-то надо было заглушить его стук.
И мы врубили музыку.
– Танцуйте с нами, – я крикнул в вентиляционную трубу.
А как же жить? А как же жить?…
Мы пили, пели, танцевали и стучали в стену.
Он стучал, и мы стучали.
И было весело.
И мы напились вдрабадан.
Андрей-писатель с чужой подругой спустились из моей квартиры вниз в парадную, потом вернулись:
– Как выйти? У тебя там код.
– Сейчас открою, – сказал я и стукнул в стену молотком: – Какой там код? Там код какой?.. Да, код.
Я был опешимши:
– Но это ж код снаружи, а мы внутри.
– Но я ж его не знаю, – сказал мой друг Андрей, писатель интеллектуальной прозы.
– Код? – постучал я в стену.
– Сто сорок три.
Они опять ушли и не вернулись, видимо, набрали с той стороны.
Музыка ревела.
Часть осталась.
Часть ушла.
Мы перед утром в стену бахнули котлом.
И разошлись.
Он больше не стучал.
Я больше не шумел.
Он эмигрировал.
Я переехал.
Летом на веранде
Склероз
Софья Львовна. И тогда я Милочке сказала, что мне все равно. Пусть будет как есть. Но ты же не можешь жить одна. «Мама, почему одна?» И мы пошли к Татьяне Ефимовне. Вы ее знаете, женщина очень интеллигентная. Она Мишу знает и любит. Я у нее видела книгу воспоминаний этого… Ну, вы его читали, Миша. Ну, мама знает. Он чудесно пишет, и на фотографии такое умное лицо.