Молча он подошел, присел в ногах мистрессы. Взял ее руку и приложил к своей груди. Как тогда, неделю назад.

На этот раз в ладонь ударилось — упругое, размеренное. Хедер сглотнула. Неделю назад клетка его груди была пуста, как у выпотрошенного мертвеца в анатомическом театре. Сейчас там билось…

— Сердце, — вздохнул Джерард. — Видишь, Хедер — сердце. Мне нужно было место. Убежище. Я виноват, знаю. Теперь — знаю. Тогда… Понимаешь, с сердцем все немного иначе.

Она начинала понимать его сбивчивую, изобилующую невнятными намеками речь. Или думала, что понимает.

— Болезнь — поэтому? — спросила женщина.

— Поэтому. И не только. Я опоздал, оно остыло. Очень больно.

— Что теперь?

— Теперь?

Он поджал губы и забавно почесал подбородок.

— Надо привыкнуть… Три месяца еще с сердцем.

— А потом? Без — сердца?

— Три года. Десять — предел.

— Всю жизнь? По очереди?

— Всю.

— Но… где же оно было?

— В шкатулке.

— В шкатулке?! Разве такое возможно? И Эрфан?

— У Эрфана шкатулки не было, — дернувшись, сказал Джерард, — там нечего было хранить. Его учитель отдал эту игрушку Межмирью. Эрфан же пожалел меня, Хедер. Не знаю, почему.

Мадам перестала пытаться понять, и теперь старалась просто проглотить информацию, как отвратительную, но необходимую пилюлю, не выведывая рецепт, чтоб и вовсе не вытошнило. Взгляд Джерарда — чистый, как листва после дождя, немного растерянный, со светлыми искорками, принадлежал будто бы совсем другому человеку. Некоторые морщинки разгладились, смягчилась линия скул и подбородка.

Сегодня, сейчас, она уже могла бы сказать, сколько ему лет.

— Сними маску, — вдруг сказала Хедер, испытующе глядя на своего гостя. — Для меня. Здесь ты в безопасности, и никто не войдет, и я не склонна к пустой болтовне. Сними.

Ресницы Джерарда мгновенно опустились. Губы — окаменели. Она растолковала это по-своему.

— У меня была долгая жизнь, и мои глаза наблюдали не только мраморные статуи. Всякое случается с людьми. Клянусь, что не оскорблю тебя своей реакцией, что бы там ни было.

— Сними сама, — сказал он на выдохе. — Давай.

Хедер порывисто привстала, подняла его, усадила на свой диванчик. И решительно зарылась пальцами в жестковатые темные волосы. Остановилась. Потрогала рельефно обработанные камни, нахмурилась. Вгляделась. Дернулась, как от удара. Помотала головой, чтобы отогнать навязчивую, как оса, мысль. Джерард был покорен, и в покорности его таилась опасность, подобно скорпиону в нагретом камне.

Эрфан. Однажды она видела. Волосы Эрфана не были столь густыми, и ленты всегда было заметно.

Хедер сосредоточилась, пытаясь нащупать завязки или хотя бы край, чтобы отклеить маску.

Джерард осторожно покачал головой — нет, глупая, нет.

Пальцы женщины гладили и искали, а разум уже осознал, уже пытался предотвратить накатывающуюся вспышку ужаса.

Маски не было. Не было лица под маской. Маска из самоцветов и являлась лицом Иноходца.

Вышивка по непрочной ткани человеческого тела.

Рубины, бериллы, бирюза и опалы, сверкающие петли бриллиантов. Ослепительная бабочка, будто присевшая на лицо. Две линии темных изумрудов вокруг глаз и фиолетовый, как чернила, алмаз там, где некогда сходились изогнутые брови.

Пальцы ее скользили по камням, срываясь и не веря. Из горла вырвался жуткий сдавленный крик.

И в ответ на этот крик две прозрачные капли выкатились из поблескивающих живым изумрудом глазниц маски, заставляя по пути своего следования самоцветы вспыхивать вишневым, розовым, синим.

Первый раз в жизни Хедер пожалела, что по причине железного здоровья не способна упасть в настоящий, не сценический, а глубокий и долгий обморок.

— Эрфан? — спросила она беззвучно, одними губами.

Джерард кивнул, вытер капли тыльной стороной ладони — с губ, с камней.

— Надо же… Давно я не плакал. Чертово сердце, Хедер. Настроение меняется. Дергаюсь, как свинья на ярмарке.

— Тебе больно?

— Что? А, это?

Он почти даже улыбнулся:

— Нет, не больно. Я недавно вспомнил ее, знаешь, и… Я даже привык к этой проституточной маске. За столько-то лет. Сморкаться только неудобно. В жару чешется. И плохо сочетается с простой крестьянской одеждой.

Но это показушное веселье еще больше расстроило Хедер.

— Это случилось… после того, как я ушла или позже?

— Позже, Хедер, гораздо позже. Ты здесь ни при чем.

Он лжет! О боги, зачем он так неумело, явно лжет.

Если бы она могла выбирать, и вернуться в то время! Она швырнула бы в лицо Эрфану его проклятый бриллиант! Она никогда, никогда не стала бы превращать неуклюжего медвежонка в пантеру. О, она предпочла бы не знать Джерри вовсе. Для чего? Чтобы сейчас, наблюдая за бесподобной хищной грацией, с которой он носит свое мощное, крепкокостное тело взрослого мужчины, за танцевальной легкостью движений, клясть себя в голос, и выть, выть от безнадежности?