Шрифт:
Вот и сегодня Виталий Петрович решил поехать в 16-й отдел – так в последнее время переименовали отделение. Ильюхина часто тянуло именно на набережную Лейтенанта Шмидта – там когда-то работал начальником розыска его друг, Василий Токарев…
В машине полковник почти успокоился – вот только правый ботинок почему-то стал сильно жать на больной палец, словно там какой-то внутренний шов вылез. Ильюхин этот ботинок и снимал, и изнутри подошву щупал… «внутренний шов» не исчезал. Когда доехали до 16-го, полковник бросил водителю:
– Я тут жалом повожу, а ты – в управление. Загляни в квартирный отдел, спроси, не нужны ли колеса. Отсюда доберусь сам.
– Вас понял, – кивнул водитель. Его звали Пашей Юртаевым, и он работал с Ильюхиным не первый год. Знал полковника получше многих оперов, но никогда ни с кем о Виталии Петровиче не сплетничал. Паша не заикался и о вечных переработках – вкалывал, не жалея ни себя, ни подвески. Ильюхин его никогда не хвалил, зная, что Юртаев умудряется халтурить, и не где-нибудь, а у дорогих отелей… А там, где иностранцы, там и… много чего остального-всякого. Как-то раз Виталию Петровичу принесли рапорт по поводу Юртаева: дескать, примите меры… использует служебный транспорт в целях нездорового обогащения… ну и так далее. Ильюхин сбросил писульку со стола, сказав принесшему ее только одну фразу: «Жопу подотри!» Об этом узнали все, кто надо, и угомонились по поводу Паши навсегда…
Полковник вошел в 16-й отдел и, не привлекая к себе внимания, проследовал к двери в уголовный розыск. Дверь была приоткрыта. Ильюхин тихо прошелся по коридорчику и прислушался. В одном из кабинетов раздавались крики.
– Ты тупорылый, Кеша! Даже на конкурсе тупорылых ты займешь второе место, потому что тупорылый! Я тебе с ночи долдоню – сосед сверху тебя опознать может – это раз! Олежка, кореш твой, не сука и молчать не будет – это два! В хате у тебя скатерть со скока [26] , в которую вы вещи заворачивали, – это три! Хули тебе еще надо?
26
Скок – разбой или грабеж.
– Это тебе, начальник, надо, раз ты четвертый час надрываешься, – откликнулся, видимо, тугодум Кеша.
– Ты действительно без пиздюлины не понимаешь? А?!
– Если у тебя на руках все козыри – так веди на парашу! А явка [27] смягчает вину, но увеличивает срок.
Ильюхин улыбнулся, вспомнив себя молодым, и вошел в кабинет. Из троих находившихся в этой комнатушке в лицо его не знал никто. С битым вором Кешей полковнику пересекаться не доводилось, а оперуполномоченные Володя Потемкин и Боря Уринсон были еще совсем салагами.
27
Имеется в виду так называемая «явка с повинной».
– Дядя, тебе чего? – обернулся к вошедшему Потемкин.
Именно он только что отвесил Кеше звонкий подзатыльник. Володя был парнем здоровым и характер имел «штурмовой». Наверное, он был бы незаменимым офицером в десанте. Борис Уринсон считал себя интеллигентом, потому что жил с художницей и поэтому несколько раз ходил на выставки. Он любил подолгу и издалека разговаривать с жуликами.
– Не «чего», а «что»! В театр мало ходите, молодые люди. Сквернословите громко, руки распускаете… Это же незаконно…
Полковник аж разулыбался про себя: «Попались, голубчики». Брови Потемкина поползли вверх:
– Ты… правозащитник! Ты из-под какой коряги вылез?
– Так… мимо проходил… – Полковник пожал плечами и по-хозяйски уселся на стул спиной ко второму оперу. Умного Уринсона эта борзость чуть насторожила.
– Документ! – рявкнул Потемкин.
– Называйте меня просто: Евлампием Барбитуратовичем, – ласково улыбнулся Виталий Петрович. – Ильюхин мое фамилие.
Уринсон начал приветствовать за спиной полковника, он хотел состроить рожу Потемкину, но не успел.
– Слушай, ты, Дормидонт… – Потемкин тоже не успел закончить фразу – и, наверное, к лучшему. В кабинет влетел неизвестно как пронюхавший о визите начальства начальник уголовного розыска района Ткачевский и гаркнул:
– Товарищи офицеры!!!
Потом Ткачевский начал бодро докладывать о проводящихся оперативно-розыскных мероприятиях. Потемкин стоял по стойке «смирно» и смотрел в потолок. По окончании доклада Ильюхин кивнул Ткачевскому и спросил ласково опера:
– Ну-с, отец Ебукентий, что соколом не смотришь?
– Не признал начальства! Гитлер капут! – Потемкин перевел виноватый взгляд с потолка на полковника.
– Напрасно, друг мой, – хмыкнул Виталий Петрович. – Начальство надобно либо по харям узнавать, либо спинным мозгом чувствовать. М-да… А что до твоего раскаяния – так колоться и на суде не поздно. Правда, Кеша? – на последних словах Ильюхин резко повернулся к задержанному и ласково потрепал его по загривку.
Кеша дернул ноздрями, сбросил ногу с ноги и от неожиданности подтвердил сентенцию полковника относительно «раскола» на суде: