Кэролайн удавалось избегать Закери в течение следующих двух часов, хотя это было нелегко, так как все, с кем ей хотелось бы поболтать, оказывались в увеличивающемся кругу его поклонников. Как всякому профессиональному портретисту, ей следовало бы с самого начала быть с ним более дипломатичной и вежливой, но дело было сделано. Слава Богу, что ему, кажется, по нраву ее острый язычок, но зачем он все время ее испытывает?

– Кэролайн!

Она вздрогнула и поспешила к матери.

– Да, мама? Ты устала? Хочешь вернуться домой?

– Чепуха, девочка. Лорд Закери сказал, что он танцевал со всеми сестрами Уитфелд, кроме тебя.

Одновременно чья-то теплая рука скользнула по ее голой руке и сжала ей пальцы.

– Я только констатировал печальный факт, – непринужденно протянул Закери, – но я думаю, что несчастье поправимо.

– Разумеется, милорд, – поспешила заметить миссис Уитфелд. – Иди потанцуй с ним, Кэролайн.

– Но…

– Никаких «но». Слышишь, начинается последний вальс вечера. Не заставляй лорда Закери ждать.

Стиснув зубы, Кэролайн позволила Закери потянуть ее за руку, и они вышли в круг.

– Незачем было впутывать мою мать, – сказала она, стараясь не замечать, как теплая рука обвила ее талию и он повернул ее к себе лицом. – Я и так согласилась танцевать с вами.

– Это последний вальс вечера, а вы упорно оставались от меня на расстоянии целого зала.

Значит, он заметил, что она его избегает. Она весь вечер наблюдала за тем, как он танцевал, легко и грациозно, но быть в его объятиях и кружить с ним по залу было совершенно другим делом.

– Вы преувеличиваете. – «Опустись на землю, Кэролайн, – напомнила она себе. – Не забывай, почему ты здесь». – Я вовсе вас не избегала. Я разговаривала с друзьями.

– А теперь вам придется несколько минут разговаривать со мной.

– Конечно. – Она улыбалась, надеясь скрыть свое разочарование. Это было похоже на проблему с портретом: она никак не могла ухватить что-то важное. – Просто я подумала, что вам захочется провести время с кем-либо не из Уитфелдов, поскольку мы практически держали вас в заложниках всю прошлую неделю.

Он серьезно смотрел на нее в течение нескольких туров.

– Перестаньте делать это.

– Что?

– Притворяться вежливой, хотя на самом деле вы раздражены.

– Простите? Я вежлива, как всякая воспитанная молодая леди.

– А что произошло с вашим «отсутствием условностей»? Мне оно больше нравилось.

– Просто не хочу, чтобы вы рассердились и отказались мне позировать.

Он рассмеялся, но вдруг задумался.

– Кроме моей семьи, все, с кем я общаюсь, научились искусству говорить со мной только о том, о чем, по их мнению, я хочу услышать. Меня баловали таким образом, и мне льстили до умопомрачения с тех пор, как я впервые выехал в свет. Я дал вам разрешение писать мой портрет и не собираюсь отказываться только потому, что вы прямо высказываете свое мнение. Я буду рад, если вы и впредь будете такой же откровенной, Каро… мисс Уитфелд.

Возможно, в этом был смысл. Критика других людей, по-видимому, никогда его не трогала. А если и задевала, он приспосабливался, чтобы снова умиротворить их. Но теперь она будет одновременно и прямой, и дипломатичной. Она будет говорить ему все, что думает, особенно о нем – и хорошее и плохое.

– В таком случае скажите, зачем вы натравили моих сестер на Мартина Уильямса?

Он, видимо, ожидал этого вопроса.

– Затем, что мне кажется, они хотят выйти замуж.

– А себя вы отводите.

– Разве я мог начать ухаживать за одной из них и не вызвать кровопролития?

– А вы стали бы ухаживать за одной из них?

– Я собираюсь стать офицером, а не жениться.

Ему удалось выкрутиться и не оскорбить основательно разбавленную аристократическую кровь Уитфелдов. Иногда ей приходило в голову, а не с гнильцой ли он? Он был страстным, мог сочувствовать, но где его энергия, где сила характера? Он когда-нибудь сердится? Хочет чего-нибудь так, что готов за это драться? Она сомневалась, что такие вопросы вообще приходили ему в голову или что у него были на них ответы.

– Вы уже рассказывали о своих планах. – Она заметила, как много гостей наблюдает за ними – или, скорее, за ним. – Почему вы их отложили?

– Мой брат попросил меня сопровождать тетю в Бат.

Она решила не упоминать о том, что Троубридж определенно не Бат.

– Но у вас есть еще брат, ведь так?

– Мельбурн попросил меня. Кроме того, вы не захотели бы писать портрет Шарлеманя.

– Почему?

– Потому что я красивее и не такой упрямый. И поскольку мы обмениваемся вопросами – почему ваша мать представила мне лорда и леди Иде и сказала при этом, что они предлагают вам место гувернантки? Значит, ему известен ее самый страшный кошмар.