Первым, кого он встретил на Бендлерштрассе, был сам Штауффенберг.

— Эрих! — воскликнул тот. — Уже вернулись? Как нельзя более кстати. Моего кузена не видели?

— Мы приехали вместе, но подполковник захотел побывать дома — помыться и переодеться. Сказал, что потом приедет сюда.

— Что с Роммелем?

— Шпейдель меня заверил, что Роммель поддержит. А американцы отвергли идею сепаратного перемирия — впрочем, подполковник расскажет об этом сам.

— А я что говорил! Я всегда доказывал, что никогда они на это не пойдут. Воображаю, как будут разочарованы старые господа! Цезарь, значит, получил известия от Йона?

— Так он мне сказал. А какие новости здесь?

— Вчера я летал в ставку, — сказал Штауффенберг. — И, как видите, опять ничего не получилось. На этот раз не было Гиммлера — а мы ведь решили, что надо сразу всех троих. Геринг был, а тот мерзавец так и не появился.

— Черт побери!

— Что делать. Право, я начинаю чувствовать себя персонажем из фарса — таскаюсь туда и сюда с этой штукой в портфеле, и все без толку. Скоро берлинские мальчишки будут свистеть мне вслед: вон, смотрите, опять граф бомбу повез! Ладно, очередное совещание назначено на эту субботу, попытаемся еще раз. Эрих, я вам бесконечно благодарен; но, боюсь, вас ожидает еще одна поездка — только теперь на Восток.

— Что ж, если надо. Опять к Трескову?

— Боже сохрани, там полный разгром. Вас я попросил бы посетить южный участок — но об этом завтра, а сейчас доложитесь Бернардису и поезжайте домой отдыхать…

Отдыха, однако, не получилось. Квартирная хозяйка встретила Эриха известием, что его несколько раз спрашивал какой-то господин, оставил свой телефон и просил безотлагательно позвонить. Номер оказался знакомый — редактора Розе.

— Мой дорогой доктор! — обрадованно закричал тот, когда Эрих дозвонился. — Уже вернулись? Послушайте, умоляю приехать ко мне — сам навестить вас не могу, сижу с ангиной. Глупее не придумаешь — ангина в июле, скорее всего бункерная…

— Какая? — не понял Эрих.

— Ну, это теперь так называют — «бункерная ангина», там в этих убежищах такие иногда дикие сквозняки от принудительной вентиляции. Так вы приедете? Жду вас в любой час, у меня крайне интересные новости…

Делать было нечего. Эрих кое-как помылся, с сожалением вспоминая обилие горячей воды в парижском отеле, выпил принесенную хозяйкой чашку мерзкого эрзац-бульона и потащился в Тельтов.

Розе, с компрессом на горле, принял его в своем тесном кабинетике, беспорядочно заваленном книгами и связками старых журналов, папок, корректурных оттисков. В углу за книжным шкафом громоздилась пирамида чемоданов — имущество разбомбленных родственников жены, как объяснил хозяин.

— Весьма странные люди, между нами говоря, — добавил он, понижая голос. — В прошлом году их выбомбили из Гамбурга, потом зимой — из Ганновера; так они не нашли ничего лучшего, как явиться в Берлин. С огромным трудом нашли квартиру. И что вы думаете? — на прошлой неделе та же история: дом сгорел к свиньям собачьим. И налет-то был ерундовый, какая-то сотня машин… Устраивайтесь, дорогой доктор, где вам удобнее… Понимаю, что прямо с дороги, но что делать… Да уберите вы эти папки! — бросьте их куда-нибудь и садитесь. Итак, слушайте: я располагаю совершенно неправдоподобной информацией, за достоверность которой мне, однако, поручился не кто иной, как сам Гейзенберг.

— Так, — сказал Эрих уже заинтересованно.

— Я видел Вернера на прошлой неделе, и он показался мне крайне обеспокоенным… или угнетенным какой-то мыслью. На мой вопрос он сначала сказал, что нет, ничего, это он просто устал, но потом все же признался, что находится в чрезвычайном затруднении: на днях его посетил один из адъютантов Геринга и сказал, что рейхсмаршал хочет знать — допускает ли он, доктор Гейзенберг, что американцы уже производят урановое оружие? Дело в том, что якобы на неких тайных переговорах, имевших место в Лиссабоне, нам предложили капитулировать в шестинедельный срок. Если по истечении этого срока вермахт будет продолжать боевые действия, американцы сбросят на Дрезден урановую бомбу.

— Куда? — не сразу переспросил Эрих. — На Дрезден?

Розе развел руками — за что, мол, купил, за то и продаю.

— Я поначалу тоже удивился, — сказал он, — а потом подумал, что логика в этом есть. Первый случай применения уранового оружия — если допустить, что оно действительно уже создано, — будет несомненно носить демонстрационный, устрашающий характер. Здесь, следовательно, важен правильный выбор цели. Ну подумайте сами — какой смысл бросить новую бомбу, скажем, на Гамбург? Там уже и без того все разрушено старым добрым способом. А сокрушить одним ударом город совершенно неповрежденный, целенький, да еще знаменитый своими архитектурными красотами — вот это будет эффект! Дрезден, боюсь, единственный сегодня город, отвечающий этим требованиям. Второго такого в Германии уже просто не найти.

— Не знаю, — отозвался Эрих. — Тактическое применение урановой бомбы на решающем участке фронта гораздо более вероятно. Я не высокого мнения о гуманности наших противников, но все же допустить, что они в целях рекламы могут атомизировать тыловой город…

— Хотелось бы и мне так думать, — вздохнул Розе. — Беда в том, что мир сошел с ума, а безумие заразительно, из какой бы страны оно ни начало распространяться. Впрочем, все это, разумеется, совершенно недостоверно. Мы не знаем, в конце концов, не блефуют ли американцы в Лиссабоне, не разыграл ли Геринг Гейзенберга…