— Ну, вот твой полчок, командир!.. — прервал мои размышления возница и, повернувшись ко мне, указал кнутом на одноэтажные бараки.

Удары топора, скрип снега под ногами, хлопанье примерзших за ночь дверей звонко разносились в сухом морозном воздухе. Через минуту-другую я был в штабном домике, и дежурный по полку бойко докладывал мне о том, что за время его дежурства никаких происшествий не случилось, что на завтрашний день в полку по плану полеты и что весь личный состав перед полетами отдыхает.

Навсегда запомнил тот день. На аэродроме ровный ряд боевых машин — лобастые «ишачки». Перед ними строй — поэскадрильно — летчиков, техников, механиков — людей, с кем предстоит нести боевую вахту по охране дальневосточных рубежей. Начальник штаба докладывает мне о том, что полк построен. Я слушаю его доклад, приветствую истребителей, и над аэродромом летит единым выдохом: «Здравия желаем, товарищ старший лейтенант!..»

Обхожу строй. Вглядываюсь в лица однополчан. Спокойно, с достоинством они рассматривают меня и как бы вопрошают: «Ну-ну, на что ты сам-то способен, лейтенант?..» В памяти всплыла встреча с командиром дивизии Руденко, его пожелания: «С той минуты, — напутствовал Сергей Игнатьевич, — как в ваших руках окажется командирский жезл, помните: каждый ваш поступок, каждое слово на прицеле у подчиненных…»

Но, странное дело, все приготовленные слова куда-то исчезли. Еще с вечера продумав, что буду говорить перед полком, я все будто намертво забыл! Возвращаясь вдоль строя и чувствуя, что обход его — первое шапочное знакомство с подчиненными — уже затягивается, приказываю приготовить один из самолетов к запуску.

И вот летят привычные команды:

— К запуску!

— Есть к запуску!

— От винта!

— Есть от винта!

Незнакомый еще мне техник самолете дергает «рогулькой» лопасть винта. Мотор почихивает, потом все уверенней набирает обороты, а с ними ко мне подкатывает знакомый приступ азарта и той легкости, которая всегда наступает перед ответственным заданием.

Я взлетаю Вижу под крылом аэродромное поле и полк, который, знаю, замер в ожидании. Мне предстоит сейчас суровый экзамен. Свое первое обращение к коллективу, которым придется командовать, я задумал сделать вот так — полетом, в котором решил показать, чему обучен и на что способен.

Не буду лукавить, я не сомневался, что покажу высокий класс пилотажного мастерства Не совсем уверен и сейчас в правильности выбранной мной формы представления подчиненным. Возможно, следовало что-то сказать о себе, призвать людей к более настойчивому овладению боевой и политической подготовкой: аварийщики все-таки, в хвосте плелись. Возможно… И все же отпилотировал я тогда над аэродромом, когда почувствовал, что хватит, отошел подальше, разогнал на пикировании истребитель, перевернул машину — и вниз головой пронесся ураганом почти над самой землей.

— Вот так и летать будем…

Это была моя тронная речь — командира истребительного авиаполка.

Вечером после полетов мы остались с комиссаром полка вдвоем. Сергей Федоров, так звали моего боевого помощника по политической линии, мне сразу понравился. Ну, во-первых, и возрастом и званием весь командный состав полка оказался старше меня. Начальник штаба — майор, командиры эскадрилий — капитаны. «Слава богу, — подумал я, знакомясь с Федоровым, — хоть у одного на петлицах кубарем меньше, а то будто я здесь вовсе не командир!»

Доброта просвечивала во всех чертах комиссара. Вместе с тем в его взгляде было что-то, говорившее об уверенности в себе и твердой воле.

— С чего начнем, Сергей? — спросил я, когда он поделился со мной своими первыми впечатлениями о коллективе полка.

— С дисциплины! — ответил комиссар и принялся рассказывать, что летчики здесь достаточно опытные, но порядка в полку никакого.

Это я тоже успел заметить. Одеты все были небрежно, неопрятно, друг друга никто не приветствовал, как в армии положено, младшие по званию к старшим обращались запросто, по имени: «Эй, Вася!.. Петя…» — будто находились на деревенских посиделках, а не в боевом полку.

— Вот, помню, был у меня наставник слесарь, — горячо говорил Сергей. — Оставил я как-то рабочее место неубранным, а утром на следующий день он встречает у станка и говорит: «Запомни, малец: в любом деле дисциплина — это главное. У нас, слесарей, без этого работать нельзя. А ты ушел и рабочее место не убрал. Еще увижу — по соплям получишь…» А тут ведь не станок — небо!

Комиссар горячился, и обаятельна была и эта его горячность, и легкость реплик, и быстрота решений, обаятельна была и сама тогдашняя молодость его, даже мальчишество…

Зимний вечер давно опустился на военный городок. Лунный свет — призрачный и серебристый — заливал все вокруг, а в моем кабинете было совсем темно. Мы так увлеклись разговором, что даже не заметили, что сидим в потемках.

— Да будет свет! — зажег керосиновую лампу Сергей, и беседа наша продолжилась.

Понемногу мы пришли к общему выводу: брошенные вожжи натянуть невозможно. Поэтому, коль уж нам доверили управлять полком, ни одно нарушение дисциплины нельзя оставлять непресеченным, ни один серьезный проступок не следует замалчивать.