Тучкове, Дорохове, Шаликово, Можайск… Летели под крылом русские деревни, знакомые по истории войны 1812 года. Это ведь старая Смоленская дорога, по которой отступал морозной зимой Наполеон с разбитой армией. Сразу после Можайска, чуть левее, мелькнуло Бородинское поле. «Символическое совпадение, — подумал я. — Снова вот гоним неприятеля с нашей земли. Снова война — Отечественная…»

А стрелка железной дороги весело бежала под капот истребителя, я вел машину вдоль дороги уверенно, не вихляя ни влево, ни вправо, чтобы не создавать затруднений идущему за мною строю. И только когда — уже после Гжатска — настала решительная минута, когда перед нашей восьмеркой оставалось только одно — цель, я качнул крыльями. Это был сигнал к развороту на боевой курс.

Мы тогда стремительно прошли над штабом гитлеровского корпуса — несколькими небольшими домиками, и за нами остались только развалины строений.

— Братцы! — не выдержал я после сброса бомб. — Я — «Дракон». Бейте гадов из всех дудок! — И закрутил истребитель в крутом развороте вокруг хвоста.

Десятки огненных трасс, словно спущенные с цепей псы, рванулись к нашим машинам. Если смотреть сбоку, зенитные снаряды, не настигающие тебя молниеносно, проносятся по касательной, но другие тут же тянутся вверх, сплетая вокруг самолета сверкающую сеть. Немцы в тот раз проморгали — видно, не думали и не гадали, что в такую непогоду русские их как-то еще там побеспокоят.

Побеспокоили. Развернувшись назад, я прижал истребитель к самой земле и с бреющего полета разрядил по мечущимся на снегу фашистам весь боекомплект — без остатка. За мной последовала остальная группа, ведущими в которой шли сам командир полка В. Г. Самохвалов и комэски Р. Т. Кудинов и В. И. Кривенко.

После приземления — а вырвались мы из огненного кольца невредимыми — я докладывал по телефону командующему фронтом о том, что задание его выполнено.

— Вы уверены, что цель уничтожена? — переспросил Жуков.

Я был уверен — немецкий штаб мы разнесли начисто. Но как подтвердить? Никаких контрольных снимков тогда никто не сделал: повторяю, и погода не позволяла разгуливать слишком долго, и немецкие зенитки проснулись после нашего бомбового удара. Об этом я откровенно сказал Георгию Константиновичу. Он помолчал, видимо, подумав о чем-то, попрощался со мной по телефону, а вскоре член Военного совета фронта Н. А. Булганин передал всем участникам боевого вылета благодарность генерала Жукова за отличную работу. Результат нашей работы, оказалось, видели и подтвердили партизаны.

Орден Красного Знамени — моя первая боевая награда. Он не потускнел от времени и дорог мне по-особенному. Дорог еще и тем, что представлял к нему командующий Западным фронтом Г. К. Жуков, а вручал в Кремле Михаил Иванович Калинин.

В феврале сорок второго я оставил полевой аэродром под Кубинкой и на борту военно-транспортного самолета уже с другого подмосковного аэродрома взял курс на восток. Мое новое назначение — командующим Военно-Воздушными Силами 25-й общевойсковой армии, дислоцировавшейся на Дальнем Востоке, — нельзя сказать, чтобы очень обрадовало меня. Понятно, для вчерашнего командира дивизии столь высокое назначение было почетно, и мысли мои уже невольно останавливались на тех ответственных вопросах, которыми предстояло заняться сразу же по прибытии на новое место.

Я знал: на Дальнем Востоке мы в любую минуту могли получить удар в спину. Опасность выступления против нас Японии с каждым днем нарастала. Почти сорок лет создавалась и пестовалась японской военщиной огромная Квантунская армия. В ее строю находи-лость до миллиона штыков — да каких! — каждый ее солдат и офицер носил при себе особый нож для харакири: или господство Японии над миром, или смерть. «Но чего ждать мне, летчику-истребителю, если жестокие бои над родной землей уже идут, если немцы стреляют из автоматов в детей, давят танками женщин, жгут города…» — рассуждал я и, едва прилетев, принялся проситься: «На фронт, на фронт…»

Печальной памяти наша наступательная операция на Харьков в мае сорок второго года провалилась.

…Еще 22 марта 1942 года Военный совет Юго-Западного направления — главнокомандующий маршал С. К. Тимошенко, член Военного совета Н. С. Хрущев, начальник оперативной группы направления генерал И. X. Баграмян — предложил Ставке доклад, в котором высказывался замысел разгрома группировки противника на южном крыле советско-германского фронта с последующим выходом наших войск на линию Гомель — Киев — Черкассы — Первомайск — Николаев. К слову сказать, это рубеж, который нам удалось достигнуть только осенью 1943 года. Такой широкий замысел действий, естественно, вызвал сомнение в Ставке. Сталин предложил главкому направления С. К. Тимошенко (он же командующий Юго-Западным фронтом) операции не проводить. Тогда вскоре был подготовлен новый план действий войск Юго-Западного направления на апрель — май 1942 года. Командование направления заверило Сталина в полном успехе операции, и он дал согласие на ее проведение, разрешив сомнение Генерального штаба приказом: «…считать операцию внутренним делом направления и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться».

Дальше известно. Историки и мемуаристы уже широко рассмотрели это «наступление», окончившееся трагической неудачей. Успокоительные заверения о положении войск, запоздалые решения, утрата планомерности боевых действий 6-я, 57-я армии, часть сил 9-й армии, оперативная группа генерала Бобкина оказались полностью окруженными В неравных боях погибли командующий 57-й армии генерал-лейтенант К. П Подлас, начальник штаба генерал-майор А. Ф. Анисов, член Военного совета бригадный комиссар А. И Попенко, командующий 6-й армией генерал-лейтенант А М Городнянский, член Военного совета бригадный комиссар А. И. Власов, командующий армейской группой генерал-майор Л В. Бобкин и заместитель командующего Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Ф Я Костенко. Лишь незначительная часть нашей ударной группировки во главе с членом Военного совета фронта дивизионным комиссаром К А. Гуровым и начальником штаба 6-й армии А. Г. Батюней сумела выйти из окружения.