Вот она, земля! Кто только там, внизу, свои или чужие? С высоты полутора тысяч метров — наилучший обзор. Глаза сразу цепляются за все существенное, заметное, чтобы лучше сориентироваться. Но все кажется каким-то чужим, незнакомым. Глаз выхватил выжженные роля с массой разбитых танков, с беспомощно торчащими пушками и обломками самолетов. Куда ни взглянешь — везде исковерканный и обгоревший металл. Да. это же останки танкового побоища под Прохоровной! Недалеко тут и аэродром одного из истребительных полков нашей дивизии. Скорее на посадку!..

Когда человек вырывается из лап смерти, он обо всем забывает, его целиком захлестывает жажда жизни. Так произошло и со мной. Стоило оказаться в полной безопасности, как все пережитое отступило, точно сон. Весь мир каяался мне милым, хорошим, родным. А война? Просто не думается о ней, словно и нет ее. Неподвижная гостеприимная земля, тихий воздух, облака — все радует и умиляет. И незнакомые люди будто давнишние друзья.

Снял шлем. На голове большущая шишка. Боль сразу вывела из восторженно-блаженного состояния. Я увидел, что мой самолет рассматривают двое техников. Стало неловко оттого, что я так безмятежно погрузился в свои личные переживания. Решил никому не говорить, как пытался головой разбить фонарь. Я понимал, что. от неожиданности человек часто теряется. И все же не хотелось, чтобы о моих слабостях узнали другие.

— Товарищ капитан, вас вызывает командир полка, — передал моторист, словно бы выросший передо мной из-под земли.

Прежде чем идти к командиру, я осмотрел самолет. Снизу он был весь в масле. В капоте мотора чернела одна маленькая пулевая пробоина. Она-то и вывела машину из строя. Почему же фонарь не открылся? Оказывается, в паз, по которому он двигался, угодила пуля и заклинила его.

Две пули. Всего две обыкновенные пули, а сколько принесли мучений. По их следу нетрудно понять, когда меня подбили. Атаковал бомбардировщиков сверху и на выводе подставил весь низ «яка» под огонь вражеских стрелков. Теперь, на земле, понятно, что мог бы атаковать и снизу. Поторопился.

Опасность не только затрудняет маневр, но и сковывает мысль, расчет. То, что сейчас ясно и просто, в бою же было и невдомек. Надо учиться выдержке. В этой последней атаке, если бы я все учел и продумал, «юнкерсам» нанес бы значительно больший урон и сам бы мог остаться неподбитым. Теперь еще не известно, принудил ли я вторую стаю бомбардировщиков сбросить бомбы раньше времени. Мы, конечно, удачно разбили первую группу «юнкерсов», но любое дело венчает конец.

А фонарь? Если при таком пустячном повреждении нельзя открыть — долой его! Можно обойтись и без него, даже лучше будет обзор. Правда, уменьшается скорость километров на пять, как говорят специалисты, но практически это никакого значения не имеет.

Командир полка майор Иван Колбасовский пружинисто расхаживал у командного пункта. На груди, над боевыми орденами, у него блестел значок депутата Верховного Совета союзной республики. Майор собирался на боевое задание и, как это бывает перед вылетом, немного нервничал.

— Сбили кого-нибудь? — отрывисто и сухо спросил oн после доклада о вынужденной посадке.

— Двух «юнкерсов».

— Здорово! Обедать хотите?

— Нет, мне нужно скорее добраться в полк.

— Что, боем сыты? — Майор понимающе улыбнулся. — Вон, видите У-2? — показал он на самолет у опушки маленькой березовой рощицы. — Катайте на нем!

С чувством благодарности отошел я от сурового на вид человека, хорошо понявшего мое состояние. Конечно, я не мог тогда и подумать, что майор уходит в свой последний полет.

Как рассказывали летчики, Колбасовский всегда был настоящим боевым товарищем.. Он отличался остроумием, житейской мудростью, простотой и сердечностью.

Однажды к нему обратился работник из батальона аэродромного обслуживания с гневной жалобой на летчика, поцеловавшего официантку в столовой в знак благодарности за работу. Дело было во время ужина, на глазах у всех. Жалобщик обвинил офицера в непристойном поведении в общественном месте и просил наказать виновника. Командир полка спросил: «Вам не понравился сам факт, или способ выражения чувства благодарности?» Тот, не уловив иронии вопроса, со всей серьезностью ответил: «Способ, товарищ майор». — «Ну вот, когда найдете лучший способ, тогда придите ко мне и поговорим…»

Усаживаясь в самолет, я вспомнил этот разговор и удавился, как по-разному — смотрят люди на жизнь и по-разному оценивают одни и те же факты. А как будет оценен наш бой? Впрочем, тут не может быть субъективности. Наземные войска, тысячи бойцов — вот главный наш судья.

Я снова в своем полку. И летчики, с которыми летал, тоже дома. Все довольны проведенным боем,

— А вообще здорово получилось, — торжествовал Тимонов на обеде. — Уничтожить восемь самолетов противника и не потерять ни одного своего — это класс! Правда, три наших самолета повреждены. — И виновато добавил: — И в моем самолете один бронебойный снаряд и две пульки. Но это ведь ерунда.

Ошибка Тимонова в том, что он рано свернул с лобовой атаки. На этом его и подловил фашистский истребитель.

— Ты плохо рассчитал, — заметил я. — А эту штуку надо применять в крайнем случае и с полной уверенностью, что не ошибешься.

— Виноват, исправлюсь, — отозвался Тимонов.

— Попробуй.

Но я тут же спохватился: зачем навязывать летчику то, что сумел открыть и использовать сам? У меня получилось удачно, а у Тимохи — нет. И этот крайний случай в небе не всегда можно определить. Воздушный бой ведется не только техническим и волевым мастерством, но и интуицией, чутьем. А эти качества — результат опыта. Со временем опыта наберется и Тимоха. А пока у него еще много подражания. Подражание никогда не было искусством. И я предупредил: