Картманн поднял свою пару на шесть километров и сблизился с Баркхорном, тот показал большой палец в фонаре, и Эрих опять пошёл в атаку. Теперь советские истребители были начеку, навстречу приближающейся паре развернулись сразу три русских истребителя, и Эрих, дав очередь с расстояния в пару километров, отказался от продолжения атаки. Он, круто задрав нос самолёта, пошёл вверх. Русские тоже отвернули, пристроившись к девятке бомберов.

– Внимание, внимание, говорит Брест. В воздухе Кожедуб. Охотники, внимание, к вам приближается истребительная группа под командованием русского аса Кожедуба. Всем покинуть квадрат. Повторяю, к вам приближается истребительная группа Кожедуба. Всем покинуть квадрат.

– Эрих, уходим! Это Баркхорн.

– Подожди, Вилли. Пока они подойдут, я свалю ещё одного.

– Это никому не нужно…

Вернувшись на аэродром, Картманн заполнил анкету на сбитие трех истребителей и повреждение ещё пары. Все видели, что он стрелял по русским, и поэтому с готовностью подтвердили. Ведь летать предстоит в одних небесах, авось пригодится. Вечером Эрих весело и складно плёл журналисту «Военного дневника» о том, как он и их четвёрка разогнали целую тучу советских бомберов, и только то, что те рухнули на советской территории, не позволило им записать на свой счёт по десятку сбитых машин. Но союзники шлют и шлют самолёты, экономика США в порядке, а у русских много народу, и поэтому настоящим асам воздушной войны хватит работы ещё надолго.

Потрясённый журналист ушёл, а Картманн вместе с Баркхорном закрылись в домике, в котором квартировали, и, открыв «Камю», решили отпраздновать свою сегодняшнюю победу. Победа состоит ведь не столько в том, скольких врагов ты свалишь с небес, а и в том, что сам до этого вечера дожил. Это Картманн воюет недавно, а Баркхорн уже год на фронте и видел, скольких суперасов закопали советские «неумёхи». Не чета им были лётчики, и в круговерть воздушных свалок врывались отчаянно, и в гущу советских бомберов влетали, чихвостя их в хвост и в гриву. И где они все?

Тепло коньяка благостно разливалось по телу, и мысли все дальше уносили от грязи и вшей фронта. Постепенно разговор перешёл на личные темы. Эрих рассказал о том, как он познакомился с Урсулой, своей невестой. Рассказал о своей мечте: когда закончится война и ненавистные большевики будут загнаны за Урал, он построит большой трехэтажный дом с видом на Днепр и будет жить-поживать, основав свою собственную династию. Построит лётное поле, купит планёр и самолёт, нарожают с женой пацанов, и он, их отец, выпустит их в небо. На что Вилли, недобро ухмыляясь, отвечал, что до времени этого прекрасного нужно ещё дожить, а так все нормально, толково придумано. Вот только непонятно, на какие такие шиши ты собираешься все это заполучить.

– Но ведь фюрер обещал, что всем ветеранам, особенно заслуженным, будут переданы в собственность поместья вместе с крестьянами. Именно поэтому до сих пор немецкая администрация и не распустила колхозы, ведь это идеальная форма хозяйствования, которая позволяет организовать и нормальный контроль, и нормальный доход хозяину.

– А как ты собираешься руководить таким колхозом, ведь ты в сельском хозяйстве ни черта не петришь?

– А как это делается во всем мире? Найму управляющего, он и будет вести дела, а я только, как в своё время западные сюзерены, буду втайне от Урсулы осуществлять право первой ночи…

– Так чего ж ждать? Вон на дворе, в бане, твоя будущая наложница. Иди, покажи ей, какое будущее ожидает и её, и её детей! То-то, сынок, кишка тонка!

– А ничего и не тонка. Только они ещё не привыкли к тому, что мы хозяева на этой земле. Будет визжать и сопротивляться. И поставит меня в глупое положение перед подчинёнными.

– Я же говорю, что кишка тонка. Я – воин, высшая раса! А приболтать славянскую сучку слабо тебе?

– Да ничего не слабо. Запросто. Они ведь тупые как пробки. Вот приглашу её на ужин, а там и натяну.

– Не пойдёт она с тобой. Хочешь пари? Ставлю бутылку настоящего «Мартеля», что не сдастся тебе эта русская фрау.

– Мало бутылки. У меня их почти пол-ящика.

– И ещё две победы в воздухе в придачу.

– Идёт.

– Только никаких избиений, угрожать можешь, но не замахиваться даже, только словами!

– А как я ей смогу объяснить, чего я от неё хочу, если я по-русски ни слова не знаю, а она по-немецки ни бум-бум.

– А вот это уже твои проблемы.

Эрих накинул френч, вышел во двор. Подошёл к невысокому забору и, закурив, облокотился на него, выглянул наружу. На перекрёстке стояли два солдата патруля, выделяясь чёрными силуэтами на белом пушистом снегу. Солдаты о чем-то неторопливо трепались, а офицер в стороне раскуривал папиросу. За деревней, на аэродроме, на котором базировалась 52-я охотничья эскадра, техники гоняли только что отремонтированный мотор «Мессершмита», а в самой деревне ни огонька – светомаскировка, только слышны звуки патефона из соседней хаты, где идёт большая пьянка, организованная только что пришедшим пополнением по поводу первого боевого вылета. «Сколько вас останется к пятому вылету, сынки!» – Эрих зло сплюнул на снег.

Полная луна пыталась высветить грешную землю сквозь тёмные тучи, несущие снеговые заряды. Вдали взлаивал цепной пёс. Эрих сразу же пристрелил собаку во дворе дома, в котором им с Вилли определили квартиру. Ещё схватит за ногу, а охрану и аэродромный патруль обеспечит. Картманн докурил папиросу, швырнул окурок на улицу и пошёл к бане, в которой жила прежняя хозяйка дома с двумя своими детьми. Эрих вспомнил её пухлые губы. Чуть толстовата, на его взгляд, но молода, подвижна, ловко управляется с вилами, когда мечет сено корове на заднем дворе, и топором, когда колет дрова. Странно, что он раньше не обращал на неё внимания, ведь живут бок о бок уже два месяца, а словно существуют в параллельных мирах. Ведь его мечты о Урсуле постоянно приводили к тому, что в лётной учебной казарме молодые курсанты называли спермотоксикозом, то есть состоянием, при котором уже и думать ни о чем не можешь, кроме как о близости с женщиной. Он властно постучал ногой в низенькую дверь бани. Внутри что-то загремело, и вскоре женщина спросила: «Кто там?»