Поэтому, чтоб подойти к конунгу, ей пришлось обойти стол, а затем и длинный продольный очаг, обложенный большими камнями. Пока она шла, в огромной зале царила полная тишина. Едва ли не единственная женщина в длинном доме, на празднике (никто из присутствующих здесь, в Вике, не привез с собой жен, а всех рабынь отослали, здесь не просто праздник, но еще и конунгов совет), она чувствовала себя мишенью множества глаз, и все лишь потому, что Хакон решил почтить ее первой. У Гутхорма, сидевшего за северным столом, ближе к конунгу, даже усы дрогнули от обиды. Он следил за всеми движениями Хильдрид с особенной пристальностью.

— Возьми, — сказал Хакон, протягивая Гуннарсдоттер рог с пивом. По традиции его положено было осушить до дна. Женщина едва заметно улыбнулась и выдохнула — пива здесь было много, и куда более крепкого, чем обычного. Одно слово — зимний напиток.

За тем, как дочь Гуннара осушает рог, мужчины следили с особенным любопытством, и когда она протянула его обратно, даже не покачнувшись — захлопали в ладони и одобрительно закричали. Хакон спокойно улыбнулся и протянул женщине меч.

— Возьми и будь мне верным воином, верным ярлом, как была и раньше. Пусть этот меч не подводит тебя в бою, как и твоя рука.

Женщина приняла меч и неторопливо вынула из ножен. Металл матово поблескивал в свете очага, он ловил и отбрасывал блики, но даже теперь легко было разглядеть, что клинок булатный. Конечно, причудливо изгибающиеся полосы на отглаженной и отшлифованной поверхности выделялись не так ярко, как на мече конунга, Жернорезе, но и это оружие было выше всяких похвал и, уж конечно, очень дорогое.

— Этот меч в моей руке будет служить тебе, конунг, пока я дышу, — сказала Хильдрид глухо, без особого душевного трепета, но раз уж полагалось говорить именно такие слова, то их она и произнесла.

Хакон кивнул ей и показал рукой на место поблизости от себя. Пришлось подчиниться — Хильдрид взглянула на Альва, пожала плечами и села.

Следующим был Гутхорм, а потом и все остальные.

Гуннарсдоттер никогда не была слишком прожорлива, и пиво предпочитала пить умеренно, потому вскоре блюда с угощениями и бочонки, откуда трелы и молодые воины наполняли для сидящих кубки, стали для нее не так интересны. Женщина поглядывала на огромные пироги с сельдью и поросят, запеченных целиком на вертеле, с равнодушием сытого человека, хотя эти угощения считались в Вике самыми лакомыми. Лишь лосятины — все-таки ритуальное блюдо — она попробовала.

А потом все потянулись во двор — плясать. Музыканты устраивались поближе к дверям, откуда туманными клубами вырывался теплый воздух и не давал окоченеть пальцам, которые сжимали инструменты. Кому-то из подвыпивших викингов даже и музыка-то была не нужна — когда она смолкала, они продолжали плясать, топоча, будто табун жеребцов. К Хильдрид подскочил Альв, потянул ее плясать, но она выдернула руку, помотала головой. Откуда-то появились и другие женщины — видно, наработавшимся рабыням, как только воины утолили голод и жажду и позволили им вздохнуть посвободнее, тоже захотелось повеселиться. Их, даже самых некрасивых и старых, разобрали мигом, и все равно на всех желающих потанцевать не хватило.

А потом рядом с Гуннарсдоттер вырос Гутхорм. Он уже изрядно набрался, но на ногах стоял твердо, смотрел ясно.

— Слушай, а давай-ка сразимся, — предложил он.

Женщина покосилась на него сумрачно.

— Прекрати, — отмахнулась она. — На праздниках не дерутся. Да и с чего бы тебе на меня злиться?

— Я не злюсь. Но должен же я понимать, почему ты оказалась первой среди ярлов конунга.

— Неужели ты думаешь, он отнесся ко мне с доверием только потому, что я дерусь хорошо? — фыркнула Хильдрид. — Успокойся, Гутхорм, я дерусь плохо. Но это к делу не относится.

— Ты думаешь, я потому предлагаю тебе поединок, кто хочу тебя посрамить? — возмутился викинг. — Мне просто интересно. Давай не на празднике. Давай позже.

— Ладно, ладно, — отмахнулась она.

На следующий же день, к вечеру, конунг приказал принести в длинный дом весы. Доля каждого была определена по традиции и заслугам — доли ярлов и конунга особо. В большинстве у весов вместе с конунгом сидели воины привычные, неоднократно видевшие груды сокровищ и потому почти чуждые алчности, но даже их охватило оживление. Разумеется, Воспитанник Адальстейна не сам взвешивал золото, и даже не его ярлы, они лишь сидели рядом и следили, чтоб все было, как положено. Хотя Хакон не был ни в одном из походов, ему полагалась доля, как вождю, и ее выделили ему в первую очередь.

Конунг довольно равнодушно улыбнулся, глядя на ценности, которые сложили перед ним, а потом нагнулся, аккуратно вынул из груды сокровищ большую чашу на высокой ножке с выпуклыми крестами и поднял перед глазами.

— Я хочу только вот этот предмет, остальное пусть получат воины.

Общий ликующий вопль был ему ответом. Викинги закричали, приветствуя своего конунга, но вовсе не потому, что так обрадовались лишнему золотнику — если долю конунга поделить на пять тысяч воинов, каждому должна была достаться сущая малость. Воины приветствовали равнодушие конунга к добыче и его щедрость — такой жест показался им чертой истинного вождя и настоящего мужчины.