Теперь уже Орик закричал:

— Нечестно! Во-первых, это не мой язык, а на древнем языке мне трудно разгадывать всякие рифмы. И, кроме того, я этих ваших цветочков совсем не знаю!

«Нет, Орик, все честно. И это самая обычная загадка!»

Эрагон видел, как напряглись мышцы на шее у Орика; задрав голову, гном сердито воскликнул:

— Ну, хорошо, Железнозубая! Сейчас я загадаю тебе такую загадку, которую у нас, гномов, любой ребёнок отгадать сможет:

Так они и развлекались, загадывая друг другу все более сложные загадки, а Дю Вельденварден все тянулся под ними, но теперь уже среди деревьев иногда мелькали речные долины, поросшие тростником, сквозь который серебром сверкала вода: древний лес пересекало множество рек и речек. А вокруг летящей Сапфиры фантастическими архитектурными ансамблями громоздились облака: вставали колонны, вздымались купола и арки, возносились ввысь зубчатые стены бастионов и башни, похожие на огромные горы — и все это было залито сияющим солнечным светом. Эрагону казалось, что это сон, что они летят сквозь мечту.

Сапфира летела столь стремительно, что к наступлению сумерек Дю Вельденварден остался далеко позади; теперь они неслись над золотистыми полями, отделявшими лес от пустыни Хадарак. На ночлег они устроились прямо в высокой траве, тесным кружком устроившись у костра и чувствуя себя совершенно одинокими на всем этом огромном пространстве. Говорить не хотелось; они обменялись лишь несколькими словами, ибо звуки речи лишь подчёркивали их затерянность в этом безлюдном краю.

Эрагон воспользовался стоянкой, чтобы передать некоторое количество энергии в рубин, венчавший рукоять Заррока. Камень мгновенно поглотил всю предложенную ему энергию, а потом ещё и ту, которую предложила Сапфира, и Эрагон понял, что понадобится немало дней, чтобы полностью напитать энергией и этот рубин, и те двенадцать алмазов, что спрятаны в поясе Белотха Мудрого.

Передача сил утомила его, и он, завернувшись в одеяло, улёгся подле Сапфиры и погрузился в уже привычную полудрёму, а ночные фантазии вновь принялись играть с ним в свои игры под сияющими в вышине звёздами.

Вскоре после того, как они утром возобновили полет, колышущееся море травы под ними сменилось зарослями бурого кустарника, который становился все более редким и наконец исчез вовсе. Теперь внизу было лишь выжженное солнцем голое пространство без малейших признаков растительности. Потом появились красноватые барханы. С высоты полёта Сапфиры они казались бесконечными рядами волн, катящихся к далёкому морскому берегу.

Когда солнце начало клониться к закату, Эрагон заметил далеко на востоке группу скалистых горных вершин и понял, что это горы Нангорёт, куда дикие драконы обычно прилетали спариваться и выращивать молодняк, а в конечном итоге и умирать.

«Надо будет слетать туда хоть раз», — услышал он голос Сапфиры, прочитавшей его мысли.

«Да, непременно».

В ту ночь Эрагон особенно остро ощущал их одиночество. На ночлег они устроились в самом пустынном уголке пустыни Хадарак, и здесь влажность воздуха доходила почти до нуля. Губы у него вскоре стали трескаться, хотя он то и дело смазывал их нальгаском. И сколько он ни пытался прочесть мысли окружающих его существ, это удалось ему с трудом: вокруг было совсем мало живого: несколько замученных жарой и засухой растений и немного насекомых и ящериц.

Так же как во время бегства через пустыню из Гиллида, Эрагон добывал воду, с помощью магии вытягивая её из земли: им необходимо было время от времени наполнять свои бурдюки. Но каждый раз, прежде чем позволить воде вновь уйти в землю, он использовал поверхность источника как магический кристалл и связывался с Насуадой, чтобы узнать, не подверглись ли вардены нападению врагов. Но, к счастью, там пока все было спокойно.

На третий день полёта поднялся сильный попутный ветер, который помог Сапфире преодолеть гораздо большее расстояние, чем она рассчитывала, и они выбрались за пределы пустыни Хадарак.

У самого края пустыни они видели группу конных кочевников, с головы до ног укутанных в развевающиеся одежды, призванные оберегать их от жары. Кочевники что-то злобно орали и потрясали саблями и копьями, но ни один не осмелился пустить в Сапфиру стрелу.

На ночь Эрагон, Сапфира и Орик устроились в самом южном конце Серебристого леса, расположенного на берегу озера Тюдостен и названного так потому, что там растут почти одни берёзы, ивы и серебристые тополя. В отличие от Дю Вельденвардена, где под сенью разлапистых сосен всегда царит полумрак, этот лес был удивительно светел, весь пронизан солнечными лучами и наполнен пением птиц и шелестом зеленой листвы. Все деревья здесь казались Эрагону юными и счастливыми, и было очень приятно оказаться здесь. В Серебристом лесу ничто уже не напоминало о пустыне, хотя климат, конечно, был гораздо теплее, чем повсюду в такое время года. Погода больше напоминала летнюю.

Отсюда они взяли курс прямо на Аберон, столицу Сурды, руководствуясь памятью птиц, мысли которых Эрагон читал на лету. Сапфира не делала ни малейших попыток укрыться от посторонних глаз, и, пролетая над селеньями, они часто слышали крики удивления и тревоги.

День уже клонился к вечеру, когда вдали они увидели Аберон, низкий, окружённый стенами город, раскинувшийся на плоской равнине вокруг единственной, торчавшей прямо в центре скалы. На этой скале и находился замок Борромео. Высокая цитадель была защищена тремя концентрическими рядами стен, бесчисленными башнями и, как успел заметить Эрагон, сотнями баллист, предназначенных для отстрела летящих драконов. На янтарном закатном небе силуэты зданий казались особенно резкими и чёткими; золотистый солнечный свет так и плясал в столбах пыли у западных ворот города, где в Аберон входила колонна воинов.