Потом пришлось присесть нам и малехо отдышаться. Я помазал ноздри мазью, которую дала мне еще раньше инвалидка. Потому что такая шиза — ежели ноздри и губы жирным чем не смазывать, моментом внутри пересыхает, и трещины до крови...

Догрызли сухари, разглядывали холм и антенну. Дед не наврал, тишина полная, всех зверюг он разогнал. Побрели мы снова, мозоли наживать, блин. Корки, короче, я к тому времени, как лесоповал пошел, уже еле ногами шевелил. А лесоповал натуральный, тут и кретин последний в любые летающие тарелки поверит. Не то чтобы я Деду напрочь не верил, но все ж сомневался. Жизнь такая, никому верить нельзя, а последнее время — особенно.

Может, от неверия мы сразу не доперли, как эту дрянь одолеть?..

Мы с художником уже на пару трепались с нашими, затем плюхнулись на какое-то бревно и отрубились, языки набок. Бутылку водяры выжрали, прямо из горла, блин. Хреново что? Что мы ее заранее откупорить не могли, штоб, значит, градус согнать, окаменела бы на фиг. Вот и пришлось водяру хлебать, но больше ничего не осталось. Паскуда Комаров пиво и коньяк унес, корки, короче...

Только я ни в одном глазу был, чем угодно покляусь. С Дедом трепался, с Белкиным, с хирургом и даже с Нильсом побазарил малость. Зашибись, даже интересно оказалось без телефона лясы точить. Врать не буду, дрейфил малехо, шо всем мои думки слыхать, да только зря дрейфил. Оказалось, вроде заслонки печной в башке. Приоткрыл заслонку — всем слыхать, а задвинул — сиди один, как прежде. Полная шиза, но я даже Нильсу наручники простил, ранило его ржавым, блин, шампуром. Видать, заражение, точно не скажу, но когда с ним базаришь, больно в груди и плечо отнимается...

Не жилец сержант, это Белкин сказал, заражение. Ежели в больницу срочно не свезти, сгниет парень.

Ладно, шо я, падаль какая, на раненого зуб точить? Тем более хоть и ментяра, а с понятиями, не то что Крысятник этот, Комаров...

Короче, выжрали мы с Димой эту водяру и сидим на бревне, на Белое озеро пялимся. А поглядеть, гадом буду, есть на что. Дед не соврал. Эти, блин, козлы, кто бы они ни были, реальный аэропорт отгрохали, прямо из воды. У Ливена рожа набекрень съехала, обалдел пацан, да и я, скорее всего, не лучше смотрел ся. Вода превратилась в лед. Лед, блин, вытянулся вверх, как будто волчок, на сотню метров вверх волчок. Да не один, а штук шесть таких волчков! И по верхотуре по всей, по внешним ободам волчков, десятки сотни огоньков носятся...

Полная шиза, братцы. Я, конечно, не архитектор там, не скульптор, но соображение имею. Никакой лед в подобной позиции не выстоит, этот факт и науке доказывать не стоит. Развалится все к чертовой бабушке, да и не только изо льда, из любого, самого прочного бетона развалится.

Мы с Ливеном переглянулись и, блин, гадом буду, подумали об одном. Подумали, что хрен мы с такой лабудой справимся, хоть шестеро, хоть тысячу челов нагони, потому как это не медведь, и не шарики, и не червяки...

Это, блин, в натуре, пришельцы...

— «Ребята, долго вас ждать?»

Это Дед прорезался, и мы вроде как слегка очухались.

— Пошли. — Я потянул пьяненького художника в гору, к краю траншеи, которую пропахал сраный Симулятор.

Шут его знает, успел бы я или нет, поднимись мы на верхотуру раньше на минуту. Может, ни хрена бы не успел, а может...

Поздно рассуждать.

Они все там болтались, на краю котлована. Здоровенная воронка такая, из той же серой пемзы, что сожрала мой коттедж. Только здесь пемза почти холодная была, засохшая, а гадость вся глубоко под землю ушла. Там, на глубине, натурально, здоровенный заводище работал. Ухало, слегонца по ногам отдавало.

Они сидели на краю воронки и махали нам, весело им, блин. Дед, Муслим, инвалидка и еще двое пацанов. Потом один из пацанов встал, и я признал в нем Зиновия, а второго пацана вроде видел вперые.

Наглая такая харя, губы кулака просят, и зенки наглые, налитые, блин... Издалека взглядом встретились, он отвернулся и пропал за грудами пемзы. Там, вокруг котлована, бруствер получился, нарост метра три высотой, весь в щепках. Я представил, как с небa, со всего маху в землю впилилась ракета и расшвыряла лес на километры вокруг. Представил и поежился: страшная сила!

— Эй, полезайте сюда! — заорала инвалидка.

— Да лезем, лезем, не вопи...

Что бы там Дед ни врал про ровное шоссе, построенное Белкиным, а сквозь лесоповал быстро хрен проберешься. Кружева все вертелись над нами, и, врать не буду, вверх глядеть страшновато было, вроде северного сияния. Ливен же только туда и запрокидывался, слюни пускал, пару раз чуть шею не свернул среди сучьев острых. Деревья тут перемололо капитально, блин, будто прожевал кто...

Я сто раз бока ободрал, пока вылез на край ямы. Там слегка обалдел, не ожидал, что внизу натуральный котлован. Пока лез, я все думал, где раньше харю эту наглую видел?

Будто напильником по стеклу резануло, блин. Иначе не скажешь. Вспомнил! Это ж он, говнюк, мне шишкой в стекло запустил, тогда на озере, и рожи корчил! Ну, блин, точно знамение какое! Ежели б я тогда не гнал в город, точно бы грызло ему отбил! А сейчас... Сейчас мне вроде как наплевать стало, потому что «мерин» тазом накрылся, и все же...

Все же нехорошо.

А когда мы перебрались через все эти, блин, ломаные сосны и елки, тогда уж совсем нехорошо стало. Я их не слышал, никого, ни Деда, ни мелюзгу, точно вымерли все. Не, не вымерли, но перестали между собой базарить и нас, блин, поучать.