— Его Святейшество любил притчу о кролике, которого гнала лиса, — откликнулся Левий. — Бедняга кролик возроптал на свою участь, и в тот же миг мимо пронеслась лань, которую гнала свора собак. Не правда ли, поучительно?

— Очень. — Что лисица, что собаки, для добычи конец один. — Вы любите гвоздику?

— Разумеется, — удивился Левий. — Вы обратили внимание, что сегодня в одном месте собрались все четыре Повелителя и Ракан?

— Вы полагаете, это важно? — Лимонные кольца влажно блестели и пахли Агарисом и уходящей любовью. — То, что мы сошлись?

— Последний раз подобное случилось в ночь падения Кабитэлы. Эрнани Ракан, Алан Окделл, Рамиро Алва, Эктор Придд, Шарль Эпинэ… Четверо погибли, один выжил. Любопытно, знал ли он правду.

— О чем? — не понял Робер, разыскивая гвоздику. Дела четырехсотлетней давности казались неправдоподобно далекими.

— Хотя бы о последней воле Эрнани Ракана, — подсказал Левий, — о его подлинной воле.

— Он же передал власть Придду, — не понял Робер. — Король был болен и отрекся, потом его убили…

— «Убили», — поднял палец Левий. — Так говорят, когда не готовы назвать убийцу, но убийца Эрнани известен четыреста лет. Вы не согласны?

… Расколотая молнией ара, крупный, светловолосый человек за столом и другой, быстрый и смуглый, в дверном проеме. Неслышный разговор, сверкнувшие мечи, тело на каменных плитах…

— Рамиро Алва убил герцога Придда, а его самого убил Окделл, но король… Я не знаю.

— Разве «премудрый» Домециус не открыл вам истину? — Кардинал погладил своего голубка. — Кладите больше корицы, если она вам не отвратительна.

— Мы его не спрашивали. — Свихнувшийся астролог не та тайна, которую нужно беречь. — Альдо хотел узнать свою судьбу, а предки были отговоркой для любопытных.

— Выходит, правду вновь подменила легенда. На сей раз о не вынесшем древних тайн астрологе. Жаль, что четыреста лет назад Окделл поторопился…

— Пожалуй, — не стал спорить Робер, — но Алан был верен сюзерену, это свойственно Скалам.

— Возможно, — лицо кардинала сделалось замкнутым, — но если Алан походил на нынешнего Окделла, его верность стоила недорого.

— Ричард готов умереть за Альдо. — Верность Дикона сюзерену — то немногое, в чем нельзя усомниться. — Дело Раканов для него — все.

— Опять-таки возможно, — согласился Левий, — но я не помню прецедента, когда оруженосец судил бы своего господина. И я не помню прецедента, когда монарх освобождал вассала от присяги оруженосца. В старое доброе время между юношей и эром мог встать лишь Создатель в лице магнуса ордена Славы, но Леонид далеко, и он не одобряет предателей. Как и святой Адриан. По-моему, угли сейчас погаснут.

— Алва освободил Ричарда от клятвы.

— Это говорит об эре, а не об оруженосце.

— Простите, — Робер помешал уголья, по черному побежали закатные сполохи, — не мне судить Ричарда и Алана.

— Сейчас судят не их, — напомнил Левий. — Странное дело, на первый взгляд суд над Алвой кажется глупостью, причем двойной. Герцог Алва жертвует собой, спасая короля. Но умный человек, к каковым я причисляю кэналлийца, спасал бы не Фердинанда, а Талиг. Альдо Ракан заполучил ценнейшего заложника и вытаскивает его на открытый суд с очевидным приговором. Зачем?

— Чтобы исправить мою нерасторопность. Остановив казнь, я оставил Альдо с Алвой на шее, но без средств.

— Глупости, — на коленях кардинала непонятным образом возникла кошка, — ваше благородство играло Ракану на руку. У него был роскошный выбор: его новое величество мог свалить все подлости на разрубленного Люра, поблагодарить Ворона за самоотверженность и отпустить марагонца Оллара к кошачьей матери. Конечно, он вряд ли до нее бы доехал, но причем здесь Альдо Ракан? Ну а если б и доехал… Согласитесь, такое знамя Талиг не украсит, а как заложник Ворон много ценнее, по крайней мере, в глазах Ноймаринена и Фомы. Особенно если страна узнает, от кого на самом деле «дети Фердинанда».

— А вторая возможность? — Раскаленная жаровня, черные крыши за окнами, запах пряностей и покой… А прошлой ночью Ноха казалось ужасной, почему?

— Вторая? Опять-таки отпустить всех, но Ворона убить. Немедленно и прилюдно. Пристрели вы Алву на месте, особого удивления это ни у кого бы не вызвало, даже у него самого, но Ракан захотел суда. Он его получил, а дальше?

— Не знаю.

— Алва, целивший во всадника и попавший в коня и капрала, это смешно. — Рука кардинала ласкала кошачью шерсть, но глаза были злыми. — Абсурдные обвинения, абсурдная процедура, абсурдные одежды! Что можно вменить кэналлийцу по гальтарским кодексам? Да ничего! По законам анаксии измена — преступление против государства. В раннеимперские времена туда же подогнали преступления против императора, но императора действующего. В этом смысле Алва невинен, как невеста, а вот Его Величество Ракан — увы…