Не в силах больше сдерживаться, Таунсенд разрыдалась.

– Я так испугалась, – прошептала она. – Боялась за вас, вы ведь здесь один...

Ян обнимал ее за плечи, шепча слова утешения, любовь его была такой же пылкой и надежной, как его руки. Когда рыдания затихли, он нежно вытер ей глаза. Она подняла к нему распухшее от слез лицо, и он с минуту молча смотрел на нее. Затем грубовато спросил:

– Так вы беспокоились обо мне? Не о Сезаке?

Таунсенд высморкалась в его платок и кивнула.

В ответ Ян запрокинул голову и расхохотался. Солнечный свет озарил его мужественные черты и заиграл в глазах, но он тотчас овладел собой и снова взглянул на нее. И совершенно неожиданно для нее притянул к себе и впился в ее губы жадным поцелуем, в который, казалось, вложил всю душу.

– Таунсенд, – шептал он у самых ее губ. – Бог мой, неужели ты и впрямь все еще любишь меня?

Не дожидаясь ответа, его рот снова стал искать ее губы, и Таунсенд почувствовала, как дурманящее тепло и нежность заполняют всю ее. Его язык коснулся ее языка, и тепло сменилось вдруг вспыхнувшим страстным томлением. Когда Ян изо всех сил прижал ее к себе, она ощутила на своем теле твердый, пульсирующий жар его плоти и застонала, падая вместе с ним в траву.

Не отрывая рта от ее губ, он расшнуровал корсаж и нетерпеливо отбросил в сторону. За корсажем последовали чулки, сорочка и корсет. Обнажая ее тело, он с наслаждением касался каждого дюйма руками и губами, а Таунсенд изгибалась под ним, восхищаясь его умением любить. Темноволосая голова Яна склонилась к ее груди, и соски твердели от нежных прикосновений его языка. Затем он опустился ниже, целуя тугой, шелковистый живот. Ее руки нетерпеливо дергали его за пояс, и он на миг отпрянул, чтобы стянуть с себя бриджи. Солнце играло на его обнаженном мускулистом теле, и Таунсенд затрепетала, взглянув на него.

Понимающе улыбнувшись, Ян растянулся на траве рядом с нею. Его руки заскользили по бедрам вниз, к ягодицам, и он подложил ее под себя так, чтобы она ощутила между ног жаркое прикосновение твердой, пульсирующей плоти. Голова ее запрокинулась, и он целовал шею, а она приглашающе раздвинула ноги, и его имя со стоном слетало с ее губ.

Он медленно, не спеша, проник в нее. Она приподняла бедра ему навстречу.

– Ян, – еле слышно прошептала она. – О, Ян, я хочу...

Но слова ее замерли, когда он вошел глубже, заполняя ее каждым миллиметром своей плоти, и уже незачем было говорить ему, чего она хочет. Он и так знал это, как знал и то волшебство, которое в миг завершения наполнит ее блаженством. Он мерно и яростно входил и выходил из нее, и эти ощущения уносили обоих куда-то ввысь, а когда он взорвался внутри нее, перенося ее за пределы времени, за пределы всего, что можно вообразить, Таунсенд вскрикнула и всем телом прильнула к нему.

А затем они лежали рядом не шевелясь. Трава под ними была теплой и душистой, в безоблачном небе парили ласточки. Когда Ян, наконец, попытался освободиться из ее объятий, опасаясь, что ей тяжело лежать под ним, Таунсенд обвила его шею руками и не отпускала. Он посмотрел на ее лицо, смягченное теперь любовью и утоленной страстью, еще более, чем когда-либо, прекрасное.

– Если бы ты знала, как давно я хотел отдаться любви с тобой, – прошептал он, сжав ладонями ее лицо.

– Почему же ты медлил тогда? Ты уже давно приехал, – сказала она и тут же пожалела о сказанном, испугавшись, что упоминание о прошлом разбередит старые раны. Но близость их не пресеклась – Ян склонился над ней и, любовно перебирая пальцами ее волосы, поведал ей обо всем, что было у него на сердце с тех пор, как он уехал с Эмилем из Версаля в Рамбуйе. Как он любил ее. Как слеп он был, полагая, будто ему нужна не она, а Сезак. Как понял, что не может без нее жить, когда со страхом думал о том, что она одна в охваченном мятежном Париже.

– Теперь я вижу, что моя ненависть к Анри Бенуа окрашивала все, что я делал и говорил в последние девять лет, – заключил он, криво усмехнувшись. – Иначе я понял бы сразу, что не жажда мести доводила меня до бешенства, когда я видел вас вместе. Это была ревность, обычная ревность. Потому что я не мог выносить, что другой мужчина смотрит на тебя, прикасается к тебе...

Таунсенд улыбнулась ему, глаза ее сияли любовью, и он умолк, ослепленный этим сиянием.

– Нет нужды больше говорить что-либо, любимый мой, – прошептала Таунсенд, нежно касаясь шрама на груди Яна, шрама, оставшегося от ножа Сен-Альбана. – Я понимаю. И, конечно, прощаю тебе все, – и Таунсенд прижалась лицом к его шее. В этот миг ей казалось, что нет большего счастья на свете, чем то, которое так внезапно свалилось на нее.

Одна из лошадей, пасшихся поблизости, вдруг фыркнула от пыли в ноздрях. Они совсем забыли и о лошадях, и о жатве.

– Нам надо вернуться, дорогая, – сказал Ян, разжимая объятия Таунсенд и пытаясь подняться. – Я хочу убедиться, что твои слуги не разобрали замок на части в отчаянных стараниях спрятать его.

Таунсенд обвила руками его шею и заставила его лечь рядом.

– Сейчас они уже знают, что бандиты не идут на Сезак. Оставь их, – шепнула она.

Он улыбнулся.

– И будем манкировать нашими обязанностями землевладельцев?

– Еще какое-то время. Ян прикусил губу.

– Не должно ли это означать, мадам, что вы снова хотите предаться любви?

Таунсенд беззастенчиво прижалась к нему своим теплым стройным телом. – Да, именно так, – ответила она. – У вас есть возражения?

Ян обнял ее за бедра, посадил к себе на колени и склонил к ней свое красивое лицо.

– Нет, – хрипло ответил он.

Опустив голову Таунсенд на сгиб своей руки, он поцеловал ее долгим, медленным поцелуем, от которого она задохнулась, а потом, чуть отстранившись, прошептал у самых ее губ: