— Эй, отцов сын, вставай! — Ишхан бросил свою папаху туда, где, по его мнению, лежал Павле, но папаха попала в палан11.

— Столько спал, что в палан превратился, — засмеялся Завен, потом озадаченно присвистнул. — Сегодня я Павле не видел и вчера не видел. Ого, пять дней не видел!.. То-то я думаю, почему так мало скошено. Павле, оказывается, нету, вот почему.

Спросили у руководства, где Павле.

— Никто его никуда не посылал, — ответило руководство.

— Нет, он не поехал продавать сыр, — сказала жена.

Приложив руку ко рту, крикнули бабке:

— Эй, бабка Ануш, скажи Павле, пусть возвращается да пусть мацуна с собой принесёт, мацуна!

А бабка Ануш не расслышала:

— Павле скажите, пусть придёт мацуна поест, слышите, мацуна!

— Хорошо, скажем!.. — прокричали в ответ и переглянулись: куда же он мог деваться?

Дядюшка Аваг сказал:

— Я давно заметил, что его нет, только некогда мне было спросить, где он.

— Братцы, а помните, Тигран однажды целый месяц пропадал, потом нашёлся… мёртвый, с метлой в руках. Умер, связывая метлу.

— Глупости болтаешь!

Но так как исчезновение Павле было загадочным, всем казались загадочными и обстоятельства, при которых оно произошло. Ишхан долго и старательно прочищал горло, так что все обернулись к нему. И испуганно и нерешительно он, наконец, сказал:

— Не приведи господь… я, к примеру, конечно, говорю… но вроде бы дядя у него был лунатиком.

— Ну?

— Наследственность, значит…

Полетел, говорят, однажды дядя нашего Павле над оврагами и перелесками, купаясь в лунных лучах, и тень от него скользила по земле, и собаки в ту ночь выли не переставая, напуганные этой тенью. Говорят, сам дядя потом рассказывал, будто он и над морем пролетал… Сведущие в географии почему-то решили, что это было Каспийское море.

Но тут один из антарамечцев собрался с духом и сказал:

— Но ведь насколько мне известно, дядя нашего Павле не был лунатиком. — Это сказал сам дядя Павле, который до этого отбивал косу, а теперь сидел, порядком озадаченный. — Дядя — я, но ничего такого не могу вспомнить, никак не могу, не летал я. В детстве случалось — летал, во сне, конечно, а наяву — никогда, нет, не летал я. С Гикором, верно, путаете. Тот, было дело, загордился раз, взлетел, стало быть, потом видит, что нет, лучше уж по земле ходить… Гикор соседом приходится Павле, не дядей. — И дядя нашего Павле, как бы для того, чтобы лишний раз доказать, что у него здоровое тело, а следовательно, и здоровый дух, опять принялся стучать по косе: дзинь, дзинь, дзинь.

Все захохотали, и пропавший Павле снова стал для своих друзей прежним Павле — любившим поспать, любившим поесть, но любившим и вдоволь поработать.

— Бросьте, какой же из Павле лунатик, ему и ходить-то лень…

— Эх, дрыхнет, наверное, где-нибудь!

И друзья развеселились, они свистели, улюлюкали и вапускали шапками в палан, который напоминал спящего человека и даже, казалось, похрапывал.

Настоящий Павле объявился через два дня, толстый и крепкий, как пень, с косой за плечом.

— У-у-у!..

— Вот он, скосил Каспийское море и вернулся!

— По долинам и по взгорьям… наш Павле пошёл вперёд.

— Павле-Пржевальский-Каспийский!

— Кино! Павле, ты — кино! Ребята, Пржевальский — ничто перед нашим Павле! Этот измерил весь земной шар: от востока до запада — семь взмахов косы, от севера до юга — шесть!..

А Павле действительно похитили. Похитили гетамечские косари.

— Вышел я из села, — рассказывал Павле, — спустился в овраг и только стал на взгорок подниматься, кто-то меня накрыл мешком. Завязали мне ноги, руки, бросили на седло и: «Айда, поехали!» Поехали, делать нечего. Едем — чувствую, дышать не могу, перекинули меня, черти, через седло, как хурджин12, лежу животом вниз. Лежу и чувствую: всё лицо горит, глаза того и гляди выскочат. Иначе говоря, худо мне. А им, чертям-то весело, едут, песни себе распевают. Я пошевелился немного, да не очень-то в мешке пошевелишься. Верёвки, сукины дети, затянули на мне так, будто сено везут, не живого человека. Потом слышу, кто-то говорит: «Архангел Гавриил, наверное, тесно товарищу в мешке, раз он неспокоен». Я начинаю сильнее ворочаться, а сам во все уши слушаю. «Ангелы, — говорит архангел, значит, Гавриил, — тяжела дорога в рай, но дорога в ад ещё тяжелее. Что же, выходит, мы в ад его везём?! Мешок убрать, а глаза завязать, да потуже».

Завязали мне глаза, развязали ноги, и мы снова поехали. Руки, правда, закручены и ноги под брюхом у лошади связаны, и всё-таки легче мне, по крайней мере на пленного немца не так похож. Перевёл я дух и давай их честить. Первым делом насчёт усов и бороды самого господа бога прошёлся, потом насчёт архангела Гавриила, а там и всех ангелов и ангелиц. А как дошла очередь до этих самых ангелиц, чего греха таить, не выдержал, ещё разочек обложил их крепким словцом. Тогда Гавриил мой и говорит: «Жена у Павле беременна, вдобавок он не работает, прохлаждается, вот ему и приятно честить наших барышень. А мы дадим Павле поработать хорошенько — сразу вежливым сделается, с ослами и то здороваться станет и у ангелиц прощения попросит». — «Поработать?» — спрашиваю. «Да, косить будешь, — отвечает. — Слыхали мы, — говорит, — хорошо косишь, да не видели никогда».

«Косарю разве руки завязывают? — говорю. — Это рабам завязывали, потому и плохо шла у них работа. — А он, оказывается, марксист, — говорит, — берите с него пример. Он, — говорит, — и на войне Отечественной побывал, и косарь знатный, и вдобавок умом не обделён, как видите».

И только тут я сообразил: да ведь архангел-то мой — зоотехник из Гетамеча! «Конечно, — говорю, — и косарём надо хорошим быть и марксизм надо знать. Я, — говорю, — не гетамечский зоотехник, чтобы кончить институт, а потом явиться в село и ферму разорить. Вы, может, знаете его, архангел Гавриил?» — «Нет, — говорит, — не слыхал». — «Большой, — говорю, — осёл!» — «В самом деле?» — спрашивает. «В самом деле, — отвечаю. — Мешок бы ему на голову надеть и хорошенько всыпать». — «А ты сам его знаешь?» — спрашивает один из ангелов. «Как же, — говорю, — и жену знаю, известная… как бы это сказать… прилипнет — не отлепишь».