– Не уберег – так и новой не стою, – мрачно насупившись, сам вынес он себе приговор.

– Погоди, воевода, судить тебя другие будут. Есть ли на тебе вина, нет ли – разберем, – сказал ему молодой князь. – Едва ли отец сам сюда выберется – ему и на Киевщине дел довольно. А пока он свою волю сказать не прислал – судить вас с Ериком мне придется. Как же ты от них вырвался?

– Жена варяжского воеводы меня выкупила. Меня, гридей моих, кто после сечи в живых остался, да бояр здешних с семействами кое-кого. Она сама – словенского рода, боярина Столпосвета дочь.

– Знаю я боярина Столпосвета, – князь Вышеслав наклонил голову. – Сам вот-вот здесь будет. О дочери все тревожился. Да говорил: он-де голову дает на отсечение, что дочь его против чести ничего сотворить не может и мужа по силам удержит.

– Вот сам и суди, княже, какая его варяжская честь. Служит он отцу твоему, князю Владимиру, а лиходея принял как гостя, поил-кормил его, кров им давал, а биться – и не пробовал. За то они его и не тронули. Сам видел – Околоградье в углях лежит, детинец – в углях, а Княщина целехонька стоит!

– Стало быть, ты, посадниче, варяжского воеводу изменником зовешь? – Молодой князь посмотрел в лицо Дубыне, желая добиться твердого ответа.

– Я ему жизнью и волей обязан, – ответил посадник, угрюмо отводя глаза от его взгляда.

И было понятно, что он хочет сказать: если бы не этот долг, он назвал бы Оддлейва изменником.

– Велика ли его дружина, говоришь?

– Моей не уступит.

– А Ериковой?

– А у Ерика десять больших кораблей было, каких у нас и не строят, и воев всего под тысячу. Да лучше, княже, одному на десять биться и голову честно сложить, а не кланяться лиходеям! Варяг, он варяг и есть – ему Ерик не ворог, а гость дорогой!

Истинные помыслы старого честного воина прорвались наконец через совесть должника: голос посадника налился гневом, рука сжалась в кулак. Но, глянув в лицо Вышеславу, он вдруг прервал свою речь и насупился. На него внимательно смотрели серо-голубые глаза, глубоко посаженные под высоким лбом, светлые волосы князя чуть серебрились, точь-в-точь как у молодых свеев в дружине Оддлейва. Дубыня вспомнил, что матерью Вышеслава была варяжка, родственница конунга свеев, и замолчал. Зажечь князя своим гневом ему не удавалось.

– Видно, дорого ему ваш выкуп обошелся, – сказал Вышеслав, помолчав.

– Дадут боги сил на ноги подняться – я за себя верну, в долгу у него не останусь! – угрюмо-решительно отрезал посадник.

Быть в долгу у Оддлейва ему казалось унизительным. Щадя его гордость, Ильмера не сказала Дубыне, что он был отдан ей даром, словно дохлый пёс.

– А хочешь знать, сильно ли свей потратился – так спроси у него сам, – продолжал посадник.

– Да уж за глаза судить не буду, – сказал молодой князь.

В тот же день княжеская дружина заняла Княщину. Коснятин требовал, чтобы Оддлейв ярл был обезоружен и брошен в поруб. Воеводы, кроме Взороча, советовали то же самое.

– Варяги все сколько ни есть – воры! – горячо восклицал Коснятин, не смущаясь присутствием самого Оддлейва. В лице Коснятина горела неутолимая ненависть, ладонь была судорожно стиснута на рукояти меча. – Сколько волка ни корми, да спиной к нему не поворачивайся! Ты, княже, с Винголом по чести простился, что заслужили, то его дружине серебром заплатил, а он Ерика на Ладогу навел! Так тебе за честь отплатили! И здешний варяг с ними заодно! Слышишь, что люди говорят! При Ерике он на высоком месте сидел, Ерик его с собой звал! Скажешь, неправда?

– И я бы рад принимать у себя только желанных гостей, – ответил ему Оддлейв ярл. Лицо его казалось застывшим, взгляд серых глаз был тверд. Он знал, что ему придется отвечать на обвинения. Знал он и то, что только благодаря родству со Столпосветом не полетел в поруб сразу же. Оправдаться было для него делом не только своей чести, но и долгом перед женой и ее родом. – Но боги велят нам покоряться судьбе. Да, Эйрик Хаконарсон без битвы вошел в мою крепость и как гость сидел в этой палате. Но есть ли в этом измена? Суди сам, княже, не слушай злых языков. Да, я мог не растворять ворота перед Эйриком и биться с ним на стенах. Он имел десять кораблей и почти тысячу умелых воинов с добрым оружием. Только боги могли дать мне победу – а они не дали ее воеводе Дубини, хотя он – более доблестный и опытный воин, нежели я. Мог ли я надеяться устоять там, где он пал? Нет, сие неразумно.

– Да лучше с честью голову сложить! – воскликнул Вышеслав. Твердый взгляд и уверенный голос варяга колебали его уверенность в вине Оддлейва, и он старался не поддаваться впечатлению. – Мой дед Святослав с дружиною погиб, а не отступил! Мертвым стыда нет! У вас, видно, не так судят!

Лицо Оддлейва дрогнуло – ему было тяжело вынести упрек, предназначенный не ему одному, а всему его племени. Видят Один и Фригг, как неправ юный конунг. Норманнам приписывали много прегрешений и пороков, но никто никогда не обвинял их в трусости.