Есть кладбища, только кладбища,могилы, полные беззвучных костей,сердце, плывущее по туннелюв темноту, в темноту, в темноту;умирая, мы словно тонем в самих себе,словно захлебываемся в своём сердце,словно с поверхности кожи падаем в пропасть души.Есть трупы, есть ноги холодные, как надгробья,и смерть притаилась в костях, как пение без певца,как лай без собаки,как звук,рождённый какими-то колоколами или могилами,растущий и влажный, подобный дождю или плачу.Порою я вижу — гробыплывут, распустив паруса,в них бледные трупы, в них женщины с мёртвыми косами,булочники белые, словно ангелы,печальные девочки, отданные в жёны нотариусам;гробы поднимаются вверх по отвесной реке мертвецов,по тёмно-лиловой реке,они поднимаются вверх, вместо ветра несёт парусабезголосое пение смерти.Ко всему, что живёт и звучит, смерть приходит во тьме,как ботинок пустой, словно платье, лишённое тела,приходит стучаться кольцом, без камня, без пальца,приходит беззвучно кричать, безо рта, без гортани и губ.И всё же шаги её гулко звучат,и одежда звенит молчаливо, как листья деревьев.Я не знаю, я видел так мало, я различаю едва,но мне кажется, песня её — цвета влажных фиалок,фиалок, привыкших к земле,потому что у смерти зелёный лики взгляд у смерти зелёный;в нём есть терпкая свежесть фиалкового лепесткаи фиалковый цвет — цвет суровой зимы.Смерть порой принимает обличье метлы,она землю вылизывает в поисках мёртвых;смерть — в метле,метла — язык смерти, он ищет умерших,метла — игла смерти, она ищет нить.Смерть лежит, растянувшись в больничных кроватях,на залёжанных, тощих матрасах, под чёрными одеялами;внезапно она запевает беззвучную песню,и тогда раздуваются простыни, как паруса,и кровати плывут в недалёкую гавань,где в адмиральском мундирестоит в ожидании смерть.
