День ото дня на площадке становилось все меньше Бальзака и все больше пропеченной крымским солнцем женской голизны. Но раздевались в основном Нинка и стареющая кинобарышня с силиконовыми бивнями вместо бюста, да еще молоденькие потаскушки из симферопольского кордебалета, каждый вечер уезжавшие куда-то в компании коротко остриженных местных авторитетов.

Однако дошла очередь и до Лиды. В фильме имелся эпизод, по просьбе режиссера присобаченный к Бальзаку сценаристом - угрюмым алкоголиком, весь съемочный период пребывавшим в состоянии вменяемого запоя. Когда требовалось что-то досочинить, за ним посылали в гостиницу, он появлялся, распространяя окрест алкогольное марево, и слушал указания постановщика с таким выражением лица, словно давно уже задумал убить этого кинотирана и только выбирает подходящий момент. Тем не менее на следующий день заказанный эпизод был уже написан и разыгрывался актерами под истерические крики режиссера.

Сцена, выпавшая на долю Лиде, поначалу не содержала в себе ничего предосудительного: служанка с корзиной белья шла к речке - полоскать, а ее подкарауливал ненасытный барон, не удовлетворенный любвеобильной госпожой. Далее сластолюбец набрасывался на несчастную девушку, но на шум прибегала баронесса и била изменщика древком алебарды.

–  Откуда у нее алебарда?
– попытался соблюсти историческую достоверность сценарист.

–  Не твое дело, пьяная морда!
– свернул творческую дискуссию постановщик.
– По местам!

И вдруг, когда установили свет, режиссер, заглянув в глазок камеры, крикнул не «Мотор», а совсем другое: «Зольникова, раздевайся!»

–  Как - раздеваться?
– опешила она.

–  Совсем.

–  Но этого нет в сценарии!

–  Сценарий нужен, чтобы на нем колбасу резать! А я кино снимаю!
– заорал постановщик.
– Это в советском кино бабы все время стирают. А у меня ты будешь купаться! Голой!

–  Не буду!

–  Еще как будешь! Раздевайся, к растакой-то матери! Выгоню!

Лида посмотрела на замершую в ожидании группу, надеясь увидеть похотливое предвкушение мужской половины и мстительное торжество женской. Но увидела только деловитое неудовольствие по поводу ее неуместного здесь, на производстве, упрямства.

«Раздевайся, ненормальная!» - приказала Оторва.

«В воде… Один раз… Наверное, все-таки можно… - замямлила Дама.
– Помнишь, "Купание Дианы» Коро?»

«Да и черт с вами, смотрите!» - решилась Лида и начала расшнуровывать бутафорский корсет из дурнопахнущего кожзаменителя.

Но тут за большим камнем она увидела Эдуарда Викторовича. Он смотрел на нее с насмешливым сочувствием и ждал, болезненно сжав губы.

–  А идите вы сами к распротакой матери!
– крикнула Лида, заплакала, содрогнувшись от собственной грубости, и убежала - собирать вещи.

Нинка пыталась ее отговаривать - бесполезно. Она вспоминала насмешливый взгляд миллионера, дрожала от омерзения и с размаху швыряла в чемодан свои немногочисленные тряпки.

«Правильно! Уезжай из этого вертепа!» - поддерживала Дама.

«Пожалеешь!» - предостерегала Оторва.

–  Зольникова, вернись!
– кричала вслед Варначева.
– Они передумали: обойдутся без твоей задницы!

На полпути к аэропорту дребезжащее такси обогнала и перегородила дорогу красная спортивная машина. Из нее легко выпрыгнул Эдуард Викторович.

–  Лидия Николаевна, можно вас на минуточку!?

–  В чем дело?
– она вышла из такси и только сейчас заметила, что выше его чуть ли не на голову.
– Я не вернусь!

–  И не надо. Я хочу сказать, что вы поступили правильно. Нагота, которую видят все, омерзительна. А режиссер просто хам, и фильма не будет.

–  Как это не будет?

–  Обыкновенно. Я закрыл проект. Мне не понравилось, что он сделал из Бальзака.

–  А как же все?

–  Не переживайте, им заплатят. Можно я вам позвоню?

–  У вас не получится.

–  Почему?

–  Потому что у меня нет телефона. Я снимаю квартиру без телефона. Так дешевле.

–  Я все равно вам позвоню!
– улыбнулся Эдуард Викторович.

Она удивилась, что у него не белая челюсть, которой торопятся обзавестись все новые русские, а желтоватые неровные зубы, чуть вогнутые внутрь, как у хищных рыб.

Был конец сезона, да еще какие-то перебои с керосином. Лида смогла улететь только под утро. Когда вечером она добралась до своей квартиры, то увидела в прихожей на тумбочке новенький мобильник. Вскоре он зазвонил, и знакомый голос произнес:

–  Доброе утро! Я вас не разбудил?

–  Нет. Я уже встала.

–  Лидия Николаевна, Петер Штайн привез в Москву Еврипида. Не соблаговолите ли принять мое приглашение на спектакль?

–  Соблаговолю, - засмеялась она.

–  Почему вы смеетесь?

–  Слово хорошее - «соблаговолите».

–  Я знаю много таких слов. Поверьте!

Она поверила. Ухаживал Эдуард Викторович вдумчиво и изобретательно. Нет, он не обрушивал на нее всю мощь своего немыслимого богатства, а, напротив, приобщал ее к нему потихоньку, точно исподволь, ненавязчиво балуя милыми услугами, сюрпризами или необходимыми подарками, вроде того же телефона или нового платья, без которого ну никак нельзя показаться на загородном коктейле у знакомого банкира. Лишь потом она узнала от опытной Нинки, что наряд этот стоит столько же, сколько автомобиль.