— Налей-ка, милая, водочки!

— Вот это другой разговор, - согласно кивнула Марго, - это правильно.

Она быстро собрала на стол, наполнила стопки и затем, поднимая свою, сказала:

— Ну, бывай здоров!
– и тут же прищурилась пытливо.
– Кстати, как ты себя чувствуешь? Как твой грипп?

— Ты знаешь, - медленно, удивленно проговорил я, - а ведь он, по-моему, прошел.

Грипп и действительно прошел! Сказалась, вероятно, та нервная встряска, которую я нынче днем получил; она явилась лучшим лекарством.

— Шумный выдался у нас денек!
– вздохнул я и выпил водку и покосился на разбитое окно; за ним уже клубился вечер, густела и реяла синяя тьма.

Где- то там, в наплывающей ветреной темени, шла сейчас погоня за Хасаном… И словно бы отзываясь на эту мою мысль, глухо вскрикнула и застонала во сне Алтына.

Она лежала, разметав руки, дыша неровно и трудно. Брови ее были сведены. Под глазами плавились тени. Две морщинки - две горькие трещинки - обозначились в углах запухшего рта.

— Разбуди ее, Марго, - сказал я.
– Пускай выпьет с нами.

— Она не пьет, - отмахнулась Марго.

— Совсем не пьет?

— Ни капли. Она же марафетчица! Курит план… Ну, еще и колется иногда… Она и сейчас под марафетом. Я ей снотворное дала - тройную дозу - пусть отлежится, успокоится.

— А ведь хорошая баба, - сказал я, разглядывая спящую, - молодая еще… жалко.

— Баба!
– Марго поджала губы.
– Была когда-то бабой… А теперь одно только название. Одна видимость. Декорация, как в театре. Понимаешь?

— Не очень… Объясни.

— Ей операцию делали, - понизив голос, уточнила Марго, - вырезали всё, подчистую.

— Как же это с ней стряслось?

— Ну, чудак. Была больная - и запустила… Неужто не ясно? Слава Богу, попалась мне вовремя. Я подобрала ее, помню, в сарае, в грязи; она совсем плохая была, уже и ходить не могла.

— Не надо, не надо, - забормотала вдруг Алтына. Умолкла на миг и потом сказала тоненько: - Встретимся в порту.

— Ленинград, наверное, вспомнила, - оглянулась на нее Марго, - родину свою… Она, между прочим, из культурной семьи. Отец у нее известный питерский профессор!

Так узнал я историю грозненской проститутки - Алтыны.

Все началось с марафета.

Впервые она попробовала анашу, когда ей исполнилось шестнадцать лет. В тот год Алтына (тогда ее звали Светланой) приехала из Ленинграда в Ялту, в гости к родственнице своей, к престарелой тетке.

Слоняясь целыми днями по городу, по знойным черноморским пляжам, она вскоре познакомилась с местной уличною шпаной и сдружилась с нею. Стала бывать в притонах. И вот там-то ее научили курить. Ее быстро и многому там обучили…

Старая тетка ее (между прочим, заслуженный педагог, орденоносец, директор районной школы-десятилетки) не заметила в девчонке никаких перемен. Она вообще ничего не замечала до тех пор, покуда не стряслась беда… Светлана исчезла, скрылась из дому и не вернулась больше. Ее сманил и увез с собою одесский уркаган Серега Зверь.

Он гастролировал тем летом в Крыму и случайно - мимоходом зашел в одну из ялтинских портовых малин. Увидел там Светлану. Влюбился в нее. И уже не выпустил из когтей.

Так началась ее босяцкая, блатная жизнь.

Серега Зверь увез ее в Одессу, оттуда они отправились в Днепропетровск; поколесили по Украине, затем попали на Кавказ.

Хороший квартирный вор, опытный домушник, он всюду добывал деньги - немалые деньги!
– и тратил их, не скупясь, на свою подругу.

Светлане нравились эти поездки - новизна впечатлений, перемена мест… Она не знала, что Серега мечется по стране, гонимый страхом, спасаясь от мести блатных.

Хороший вор, он был, по сути дела, отвергнут законом: за ним числились старые лагерные грехи! Он ссучился на Колыме, в Заполярье - далеко от здешних мест. А те, кто знали об этом, по-прежнему сидели еще, тянули срока… И все же душа его не могла быть спокойной. На каждом шагу его подстерегала неожиданность - роковая встреча, внезапное разоблачение… Мир мал и тесен - истина эта известна всем. Особенно хорошо ее знают шпионы и уголовники!

И то, чего он боялся, однажды свершилось. На одной из дагестанских станций Серега услышал вдруг чей-то возглас:

— Здорово, ссученный!

Вздрогнул, оглянулся и встретился взглядом с чужим, незнакомым ему человеком.

Человек был незнаком, но сами слова его, и интонация, и грозный, сокрытый в этом смысл - все было знакомо Зверю. Знакомо до ужаса, до тошноты.

Он понял, что его нащупали, нашли. И уже знал теперь, отлично знал про все, что с ним должно случиться.

В ту ночь он пил отчаянно, с надрывом, удивляя свою девочку необычной, почти ребяческой нежностью…