– Имею.

– Какие же?

Безич покончил со вторым апельсином и только тут налил виски в свою рюмочку и приподнял ее, кивком приглашая гостя выпить. Они выпили, не чокаясь, предупредительно глядя друг другу в глаза.

– Он улетел, – сказал Демилле довольно небрежно, ощущая ментоловый холодок во рту.

– Как вы сказали?

– Ну… улетел куда-то в другое место. Моя жена и сын живы-здоровы, об этом мне известно, но пока не объявились, – пояснил Демилле со скрытой горечью.

– Так-так-так… Им запрещают. Очевидно, им запрещают.

– Вы думаете?

– Тут и думать нечего! – воскликнул Безич. – Значит, не снесли, а перенесли на другое место… – задумчиво продолжал он.

– Кто перенес? – нерешительно спросил Демилле.

Безич взглянул на него с печалью и шумно вздохнул, отчего бабочка взмахнула крылами.

– Вы, должно быть, совсем не представляете себе могущества нынешней военной техники. Не думаете же вы, в самом деле, что дом перелетел самостоятельно? Так сказать, по своему желанию!

– М-м… – сомневаясь, промычал Демилле.

– Но как ловко сработано! И мировая общественность об этом не знает! Ловко, очень ловко!.. Я думал – слухи… Почему-то было связано с пивом. Скажите, в вашем доме не было пивной?

– Ну что вы! Кооперативный жилой дом!

– Странно… При чем здесь пиво? Ну да Бог с ним! Чего не придумают! Вы завтра же должны написать письмо.

– Кому? – удивился Демилле.

– Мадридскому совещанию.

Демилле опешил.

– Ну зачем же сразу Мадридскому… – забормотал он. – Может быть, лучше в горисполком?

– Ну-ну! Пишите! Пишите! Уповайте на горисполком! Вы меня просто удивляете! – заволновался Арнольд Валентинович.

Он засопел, обиделся, отвернулся от Демилле. Тому стало неловко.

– А что писать? – робко спросил он.

– Вот это другое дело! – оживился Безич. – Мы придумаем, что писать. Это мы придумаем… Напишите о ваших мытарствах, о произволе властей, о правах человека…

Он снова налил ликер гостю и виски себе.

– Меня с работы выгонят, – подумав, сказал Демилле.

– Конечно, выгонят! – обрадовался Арнольд Валентинович. – А мы еще напишем! Пусть знают! Главное – не сдаваться, друг мой!

Эта перспектива пришлась не по нутру Евгению Викторовичу. Он и представить себе не мог, чтобы его личные несчастья могли заинтересовать кого-то в Мадриде.

Они опять выпили, и хозяин предложил укладываться спать. Он принес из другой комнаты сложенную постель и расстелил ее на диване с высокой спинкой, обитой тем же сафьяном. Церемонно пожелав Евгению Викторовичу спокойной ночи, Безич исчез за дверями соседней комнаты.

Демилле остался наедине с картинами и долго разглядывал их, прежде чем погасить свет. Живописные фрагменты чужих судеб, уложенные перед ним на стене в пеструю мозаику, как нельзя лучше отображали нынешнее его состояние. Он перебегал взглядом с картины на картину, а сам чувствовал, что физически переходит из пространства в пространство – это были пространства человеческих душ. Сколько таких пространств вокруг него! Не погружаясь ни в одно из них полностью, он убегал к новому – так и в любви он искал свое пространство, так и в архитектуре когда-то… Существует ли оно вообще?

То пространство, которое начало открываться ему здесь, у Безича, интриговало и настораживало. Кто этот борец за права человека? Альтруист, правдоискатель, сноб?..

Он потянул за шелковый шнурок настольной лампы под абажуром с кистями и погрузился в темноту.

Не успел Демилле заснуть, как услыхал скрип двери, и, приоткрыв глаза, увидел женскую фигуру в роскошном ночном халате. Как можно было определить в рассеянном свете, падавшем из высоких окон, женщина была молода и красива. Она зевнула и окинула взглядом диванчик с Демилле, поджавшим под одеялом ноги (диванчик был короток).

– Нолик, опять у тебя диссидент лежит! – капризно произнесла она, отвернув голову к приоткрытой двери. – Когда это кончится?

– Зиночка, не волнуйся, дорогуша! – проворковал откуда-то голос Безича.

Зиночка, шаркая ночными туфлями, поплелась через комнату в прихожую. Вскоре с той стороны донеслось рычание бачка, и Зиночка прошествовала обратно. Демилле обдумывал ее фразу. Он – диссидент? Неужто это так? Нет уж, увольте!.. К диссидентам Евгений Викторович относился со смешанным чувством брезгливости и страха.