Подошла мама, а я все улыбался, как полный болван. Она объявила, что будет ночевать у бабушки и что девочки должны спать на втором этаже, а мальчики — на третьем…

— Мам, мы вообще-то уже не дети, все будет в порядке…

— И не забудь проверить, в доме ли собаки, прежде чем закрывать на ночь дверь, и…

— Ну, мама…

— Конечно, я волнуюсь — вы все слишком много пьете, а ты вообще безобразно напился…

— Теперь не говорят «напился», мама, говорят — «расслабился». Так вот, я расслабился…

Она ушла, пожимая плечами.

— Надень хоть что-нибудь, замерзнешь.

Я выкурил три сигареты, дав себе время подумать, и отправился к Марку.

— Эй…

— Что?

— Мари…

— Что?

— Оставь ее мне.

— Нет.

— Я сломаю тебе челюсть.

— Нет.

— Почему?

— Потому что сегодня ты слишком много выпил, а мне необходимо сохранить в полной неприкосновенности мою ангельскую физиономию — я в понедельник работаю.

— Почему?

— Потому что делаю доклад о взаимовлиянии газов в замкнутом пространстве.

— Что-что?

— Так-то вот.

— Соболезную.

— Да ладно.

— Ну, а Мари?

— Мари? Она моя.

— Вот уж не уверен.

— Да что ты понимаешь!

— Я чую — шестое чувство рядового-артиллериста.

— А вот хрен тебе.

— Слушай, мне сейчас мало что светит. Да, я кретин, знаю. Но давай найдем компромисс хотя бы на сегодняшний вечер, ладно?

— Я думаю…

— Думай быстрее, не то я совсем спекусь.

— Думаю о настольном…

— Что-о?

— Мы сыграем на нее в настольный футбол.

— Не слишком галантно.

— Это останется между нами, гребаный джентльмен, отбивающий чужих подружек.

— Идет. Когда?

— Сейчас. В подвале.

— Сейчас?!

—  Yes, sir.

—  Ладно, только кофе себе сварю.

— И мне тоже…

— Конечно. И даже не стану писать в твою чашку.

— Чурбан ты армейский.

— Иди, разогревайся. И попрощайся с ней.

— Отвянь.

— Не бойся, я ее утешу.

— И не надейся.

Мы выпили обжигающий кофе прямо на кухне. Марк пошел в подвал первым. Я сунул ладони в мешок с мукой, думая о маме, которая жарит для нас свиные отбивные в панировке. Знала бы она!

Потом мне, естественно, захотелось писать — ну ни фига себе, как теперь идти в сортир с руками, обсыпанными мукой? Да, тяжелый случай…

Прежде чем выйти на лестницу, я нашел взглядом Мари, чтобы взбодриться и настроиться на победу, поскольку на флиппере я непобедим, а вот настольный футбол — это, пожалуй, конек брата.

Играл я позорно. Мука, призванная бороться с потом, превратилась в мерзкие белые катышки, облепившие мне пальцы.

Кроме того, Мари и все остальные присоединились к нам при счете 6:6, и тут я сломался. Я чувствовал ее присутствие у себя за спиной — и ладони предательски скользили по рычагам. Я ощущал аромат ее духов — и забывал о своих нападающих. Услышав ее голос, я пропускал гол за голом.

Когда брат довел счет до 10 в свою пользу, я смог наконец обтереть руки о собственную задницу — джинсы побелели от муки.

Марк, негодяй, смотрел на меня с искренним сочувствием.

«С днем рождения», — поздравил я себя.

Девушки заявили, что хотят спать, и попросили показать им их комнату. Я объявил, что лягу на диванчике в гостиной, чтобы спокойно прикончить бутылку, и попросил меня не беспокоить.

Мари посмотрела на меня. А я подумал — останься она ростом в метр двадцать девять и весом в двадцать шесть кило, я бы спрятал ее себе за пазуху и повсюду таскал бы с собой.

Потом дом затих. Один за другим погасли окна, то тут, то там слышались приглушенные смешки.

Мне казалось, что Марк с ребятами прикалываются — скребутся в дверь к девчонкам.

Я свистнул собакам и закрыл входную дверь на ключ.

Заснуть не удавалось. Ничего удивительного.

Я курил, лежа в темноте, освещаемой лишь огоньком горящей сигареты. Потом услышал какой-то шум. Вернее, шорох, словно кто-то зашуршал бумагой. Сначала я решил было, что это возится одна из собак. Я позвал:

— Бозо?… Микмак?…

Ни ответа, ни привета, но звук усилился, причем к шороху добавился странный призвук — как будто скотч отклеивают.