Что касается варианта трахнуть, то тут за дело брались как любители, так и профессионалы. К любителям следует отнести тех, кто ради своих собственных золотых побрякушек, спрятанных в мясорубке или в утюге, готов был закрыть глаза на сталинские оспинки и кривые ноги майора Ашидовой и осчастливить ее своим бурным еврейским темпераментом. А к профессионалам относились нанятые группой крутых евреев четверо известных московских жуиров разного возраста, один из которых был тенором из театра «Ромэн», второй – довольно известным, но спивающимся русским киноактером, третий – эстрадным конферансье с армяно-французской внешностью, а четвертый – чистым альфонсом, выдающим себя за знаменитого грузинского художника.

Но и лобовые, в кабинете, атаки любовников-дилетантов, и профессиональные попытки завязать с Седой якобы случайное знакомство в метро или на улице потерпели полное фиаско. Седа не клевала ни на приглашения в театр «Ромэн», ни на эстрадный концерт Аркадия Райкина, ни даже на премьеру «Сладкой жизни» Феллини в Доме кино. Она не реагировала на пронзительные взгляды, на юмор, на армяно-французскую внешность и даже на роскошные усы богатыря грузина.

Всех, кто подкатывал к ней с флиртом, Седа мгновенно остужала презрительным взглядом своих узеньких рысьих глазок и несколькими непечатными выражениями из лагерного лексикона. Обычно эти выражения носили характер крайне обидный для мужской гордости, и после такого грубого отпора как любители, так и профессионалы приходили к одному и тому же короткому заключению: «Ну ее на…»

Но ехать-то надо!

Десятки людей – и каких людей! – уже имея на руках заветные разрешения из ОВИРа, вместо того чтобы уже-таки заняться бизнесом в Тель-Авиве, или гулять по чистым улицам Вены, или загорать на солнечных итальянских пляжах Остии и Ладисполя, были ради отсрочки отъезда вынуждены лежать в советских больницах с фиктивными воспалениями легких, липовыми микро- и макроинсультами, самопальной желтухой и поддельной кровью в моче. И главное, без всякой надежды на выздоровление!

Майор Седа Ашидова, маленькая, весом в сорок пять килограммов татарка, или, как образно выражались некоторые заинтересованные лица, «п…а с погонами», вдруг сделала то, что не смогли сделать самые злостные ястребы в Политбюро КПСС, – осадила эмиграцию. Не остановила, конечно, нет, но, закупорив московскую грузовую таможню, резко снизила количество выезжающих.

Безусловно, чуть не с самого начала кем-то было высказано подозрение, что, поскольку Седа была начальницей женского лагеря, то она скорей всего лесбиянка. И к Седе на пробу были подосланы несколько баб самого разного калибра и профиля. Но и эту породу женщин Седа в силу своей прежней должности распознала с первого взгляда и выставила из своего кабинета с выражениями еще более звучными, чем при общении с мужчинами.

И тогда догадались: «Седа – целка!»

И стон пошел по кругам еврейской эмиграции.

– Слушайте, что может быть страшней девственницы – майора КГБ? – причитали одни.

– Чтоб у нее там не только засохло, чтоб у нее там кол вырос! – говорили другие.

Но что бы и кто бы ни говорил – это не имело никакого практического значения.

Седа Ашидова на посту начальника московской городской таможни стала не только костью в горле еврейской эмиграции.

Она стала национальным вызовом.

Или еще одним испытанием, которое Бог послал всем евреям России.

Но так же щедро, как Он посылает нам испытания, так, надо отдать Ему должное, Он порой дарует и избавления от них.

На этот раз избавление ввалилось в кабинет Седы шумной толпой лилипутов из единственного в Европе профессионального театра лилипутов «Мечта», состоявшего на балансе Московской филармонии. Будучи людьми наглыми и беспардонными (и превосходящими в этом и евреев, и цыган, вмеcте взятых), лилипуты вломились в кабинет Седы не только не постучав, но даже не поздоровавшись. И немедленно устроили дикий тарарам и представление:

– Не пускай его!

– Останови его!

– Сделай что-нибудь, чтобы он не уехал!…

Одна лилипутка, удивительно похожая на диснеевскую Белоснежку, взобралась на письменный стол Седы и, скрестив свои ножки в мини-юбке, зашептала Седе на ухо:

– Я подложила ему в багаж бриллианты. В коробку с зубным порошком. Конечно, не настоящие, но ты можешь сказать, что настоящие, и задержать его за провоз контрабанды. Ну пожалуйста! Что тебе стоит! Мы же погибнем без него!…

А в это время кто-то из лилипутов играл на скрипке что-то щемяще-жалостливое, еще кто-то ходил на руках по подоконнику и кричал: «Если он уедет, я свалюсь за окно!» – а трое плачущих пигмеев бесцеремонно уселись в углу кабинета прямо на пол, открыли бутылку вина «Кахетинское» и, размазывая слезы по щекам, стали пить по очереди прямо из горлышка.

Седа растерялась. Впервые в жизни она имела дело с людьми, которые были не выше ее ростом, а почти в два раза ниже. И к тому же эти полудети не просили ее пропустить чей-то багаж, а наоборот, просили задержать…

– Кого задержать?… Кто вы такие?… – растерянно спрашивала Седа.

– Нашего директора! – всхлипывая, сказала ей крохотная Белоснежка, сидевшая перед ней на письменном столе. – Мы артисты театра «Мечта». Единственный в Европе профессиональный театр лилипутов! Он создал этот театр, он собрал нас со всей страны, а теперь уезжает! – И лилипутка опять зарыдала, смешно утирая крупные слезы своим крохотным, кукольным кулачком.