Ажуев возглавлял кафедру в университете. Я пришел туда за пятнадцать минут до встречи. В портфеле у меня был спрятан транзисторный приемник. Я включил его и стал дожидаться сигнала точного времени. На двери была табличка, перечисляющая звания Максима Трофимовича.

Я стукнул в дверь одновременно с шестым звуковым сигналом. Времени было одиннадцать ноль-ноль.

— Входите! — раздался голос.

Я вошел и почтительно поздоровался. Ажуев оказался человеком лет пятидесяти, приятной наружности. Причесан он был на пробор. В жизни не видал такого прямого пробора.

— Говорит Москва! — раздалось у меня из портфеля. — Московское время одиннадцать часов. Начинаем производственную гимнастику.

Ажуев вопросительно поднял брови, однако снял пиджак, повесил его на спинку стула и вышел из-за стола.

— Подтянитесь, товарищи! — донеся из портфеля радостный голос. — Потрясите кистями… Так, хорошо!

Максим Трофимович потянулся и потряс своими полными кистями. Я поставил портфель и тоже потряс кистями, как последний идиот.

— Бег на месте, — скомандовал портфель.

Мы побежали на месте. Я старался не смотреть на Ажуева. Однако профессор, как ни в чем не бывало, сделал несколько приседаний и дополнительно, сверх программы, отжался от пола на руках. После этого он вернулся к столу, влез в пиджак и взглянул на часы.

— На разговор с вами я отвел пятнадцать минут. Время, затраченное на гимнастику, я приплюсую.

— Передаем арии из оперетт, — не унимался портфель.

— Арии мы слушать не будем, — твердо сказал профессор.

Я полез в портфель и выключил транзистор. Потом у нас началась научная беседа. Ажуев говорил со мною так, будто я был крупным специалистом в нейрофизиологии. Вероятно, ему не могло прийти в голову, что передачу о функциях мозга может делать физик. То и дело мелькали термины: первая сигнальная система, рефлекс, доминанта какая-то и цереброспинальное что-то. Я кивал.

На стене кабинета были вывешены диаграммы. Там были нарисованы разные мозги — мышиный, кошачий, собачий, лошадиный, обезьяний и мозг человека. Было видно даже непосвященному, как разум шагает по ступенькам вверх. У мышки мозг был маленький, как горошина. А у кошки уже побольше. Он напоминал фасоль. Следовательно, кошка была умнее. Поэтому она и ловила мышку, а не наоборот.

Ажуев воспринял приглашение на передачу как должное. Мы обсудили с ним план сценария. В одиннадцать пятнадцать в кабинет пулей влетела какая-то сотрудница. Профессор посмотрел на часы и одобрительно улыбнулся.

— Галина Михайловна, еще восемь минут. Простите, — сказал он.

Галина Михайловна испарилась. Мы проговорили еще восемь минут ноль-ноль секунд.

— Максим Трофимович, а как мы условимся относи… — сказал я, но внутри профессора пискнул сигнал точного времени, и окончить фразу мне не удалось.

— Все на сегодня, — сказал Прометей, и в кабинете возникла Галина Михайловна. — Я попрошу вас заняться с товарищем из телевидения, — сказал он ей.

— Сколько вы мне уделите времени? — спросил я сотрудницу, когда мы вышли из кабинета. Это был какой-то зарубежный стиль общения. Я к нему не привык, но мне он нравился.

— Сколько хотите, — ответила Галина Михайловна, зевая. За пределами кабинета время, оказывается, теряло свою ценность.

Галина Михайловна была аспиранткой Ажуева. Она исследовала какие-то центры в мозгу. С виду обыкновенная женщина. Полная и несколько ленивая. По-видимому, ей трудно было с профессором.

Мы пришли в лабораторию. Там стояли приборы и лабораторный стол. На столе помещалась кошка, лохматая, как мочалка. Ее мордочка была перетянута бинтами, из которых торчали провода. Вид у кошки был грустный. Она почему-то напомнила мне известный автопортрет Ван-Гога с отрезанным ухом.

— Гоша! — позвала аспирантка.

Я думал, что так зовут кошку. Но на этот зов из соседней комнаты пришел молодой человек в белом халате. Кошка встретила его неприветливо. Она выгнула спину и зашипела.

— Гоша, покажите нам реакцию на раздражение центров, — сказала аспирантка.

Гоша подошел к приборам, включил ток и начал планомерное издевательство над животным.

— Сейчас она голодная, — давала пояснения Галина Михайловна.

— Она всегда голодная, — проворчал Гоша. — Ужасно прожорливая кошка попалась.

— Подождите, Гоша… Мы даем раздражение в центр удовольствия от пищи. Дайте, Гоша!..

Гоша дал кошке порцию удовольствия. Кошка сыто прикрыла глаза, потянулась и выразила намерение улечься. Но улечься она не могла. Ее фиксировали ремни. Иначе кошка давно бы сбежала. И правильно бы сделала.

— Видите? Не получив пищи, кошка тем не менее испытывает состояние сытости, — сказала Галина Михайловна. — Ей хорошо сейчас.

Кошка повернула голову в проводах к Галине Михайловне. Кошкин взгляд ясно давал понять, что она не разделяет этого мнения.