– Ты… чего? Фотографировать будешь? Зачем? – недоуменно спросил Мачик.

– Мачик, я не хотел бы делать это тайком, я хочу, чтобы ты знал. Наше дело провалилось, мы занимаемся обманом и в этом обмане покусились на самое святое, что есть в человеке – на его душу!

– Э! Э! – закричал Мачик. – Зачем говоришь, как газета?! Чего пришел?

– Я пришел дать тебе душу, – сказал я с некоторым пафосом, как Стенька Разин, который приходил давать волю крестьянам.

Кстати, волю я ему тоже хотел дать.

Мачик потянулся к кнопке вызова охраны. Видимо, он решил, что я сбрендил.

Мы нажали кнопки одновременно. Я – кнопку спуска, он – вызова охраны. Душа писателя пулей устремилась к Мачику, который едва успел раскрыть рот, выбила оттуда нынешнюю Мачикову душу, которая мигом юркнула в спиромет, – и дело было сделано.

Ворвавшаяся охрана уже крутила мне руки и прижимала носом к ковру Мачикова кабинета.

– Стоп! Отпустите его… – раздался голос Мачика.

Меня подняли и освободили мне руки. Первым делом я заглянул в объектив спиромета и увидел там моего агента-таракана, в котором неистовствала заключенная в нем душа Мачика. Он буквально лез на стенки узкой трубы между двумя линзами, выражение его тараканьего лица, или точнее, морды, было самое зверское.

– Что за самодеятельность, друзья? – обратился Мачик к охране. – Я лишь хотел, чтобы нам принесли чаю… И яблочного соку, – добавил он.

Я подумал, что душа писателя давно не наслаждалась яблочным соком.

Охранники, пятясь, покинули кабинет.

– Так на чем мы остановились? – спросил Мачик, поеживаясь.

Новая душа обживала его грузное тело.

– На нашей программе «Спросите ваши души», – сказал я.

– Да-да… – задумчиво сказал Мачик. – Надо ее улучшать, надо. Народ просит… Что, если мы будем исследовать души зайчиков, лисичек, слоников?.. Вообще сделаем передачу детской! Это мысль, Жека!

– Ну-у… можно… – протянул я, не ожидая таких оперативных действий души.

– Зови ко мне Леву, – приказал Мачик. – Будем думать.

– Мачик, ты бы снял пост у нашего дома, – попросил я. – Сигма нервничает.

– Нет вопросов, – сказал Мачик и поднял трубку.

Он дал распоряжение охране, потом повесил трубку и спросил:

– А Симка не захочет работать с птичками? Выясни у нее.

– Она уже работала… немного… – сказал я, вспомнив Мамалюка.

– Вот и чудесно. А то, понимаешь, всякие олигархи-графоманы претензии нам предъявляют. Зайчики будут молчать.

Вот эта фраза – «Зайчики будут молчать» – меня несколько насторожила. Я подумал, что писатель, всю жизнь писавший о зверьках, относится к ним свысока, покровительственно.

Оставив Мачика и Леву Цейтлина думать о новом облике передачи, я поспешил к Сигме. Джипа у нашего дома уже не было. Я взбежал на наш этаж, быстро прошел по коридору и вошел в комнату.

Сигмы я не увидел. Неужели она куда-то ушла? Я взял банку с сидевшим там одиноко Тимирязевым и выпустил таракана с душою Мачика туда. Затем я заглянул за шкаф и увидел там сидящую на тахте Сигму в какой-то безжизненной позе.

Я подошел к ней и заглянул в глаза. Они были полны печали.

– Что случилось, Си? – спросил я.

– Звонила твоя сестра… – сказала она.

Мамину незнаменитую душу отпевали в том же Владимирском соборе, что и тетку Сталин. Неожиданно для меня на отпевание пришло множество ее воспитанников, среди которых я увидел известных сейчас и в прошлом чемпионов фигурного катания. Не было только прессы, и слава Богу. Мама осталась верна себе и тут. Свою скромную, наполненную трудами и думами жизнь она завершила столь же достойно и несуетливо.

Быть как все внешне и сохранять при этом оригинальность души – это великое искусство, потому что оригинальность души стремятся побыстрее продать и при этом ее теряют.

Мамина душа улетела искать себе новое место, и мы с Сигмой ни разу не обмолвились даже о том, чтобы взглянуть на нее нашими приборами, не говоря о принципиальной возможности пристроить душу в теплое местечко.

Мы понимали, что это неуместно.

На девятый день мы пришли к отцу – сестра и я, чтобы помянуть маму. Сестра была с мужем и детьми, я же попросил разрешения привести с собою Сигму.

Отец разрешил.

И вот когда за столом мы принялись вспоминать разные случаи из нашей семейной жизни уже здесь, на родине, – рождение моей сестры, ее школьные годы, мои попытки устроиться в новых обстоятельствах, все мельчайшие и понятные только нам ниточки бытия, из которых сплелась наша жизнь, в центре которой всегда была мама, – я впервые увидел на глазах Сигмы слезы.

Девочка-подкидыш была лишена всего этого.

Она смотрела прямо, не мигая, глаза полны были слез, она боялась их расплескать. Потом она встала и вышла из комнаты.