Мишка снова поклонился, коснувшись пальцами пола и выпрямился, стараясь выглядеть столь же достойно, как и Нинея.

– Благодарствую старшина Михаил. Хорошо исполняешь поручение воеводы.

"Боже, что за голос! Другой человек! Не поверил бы, если б сам не видел!".

– Передай воеводе, что я оценила его вежество, приличные слова и доброе ко мне расположение. Однако же забота воеводы Корзня о поддержании моего достоинства видится мне излишней. О сём я способна позаботиться и сама.

Скажи так же, что оценила я и мудрость его первых шагов на воеводском поприще, а так же о том, что радует меня его правильное понимание прав, обязанностей и положения боярства среди прочих сословий. Особо радостно видеть такое понимание в столь юном роду, ничем, кроме воинских дел, себя пока не прославившем.

Обещаю обдумать слова воеводы Корзня со всем приличествующим тому тщанием. О решении своем извещу воеводу воблаговремении.

– Передам все в точности, матушка боярыня. Благодарствую на добром слове.

Мишка поклонился третий раз. Роська вдруг шумно сглотнул и перевел дух, видать, и правда затаил дыхание.

– Присядь, старшина Михаил… - Нинея царственным жестом указала на лавку, с которой только что встали ребята.
– … и ты, десятник.

"Христианское имя, все-таки, вслух произносить не стала. А может, по протоколу не положено? Может быть, по имени надо обращаться только к тому, кто принес послание, а к сопровождающим нет? Хорошо, хоть, с остальным, вроде бы, не облажался. Но если: "присядь старшина Михаил" - то разговор, похоже, еще не закончен. Просто дипломатические переговоры перешли из стадии официальных заявлений в стадию… черт его знает… консультаций, что ли?".

– Расскажи нам, старшина Михаил, о воинской школе и Младшей страже. Дело это для нас новое, непривычное.

– Младшая стража - дело не столько новое, сколько забытое. Когда сто лет назад наша сотня пришла в эти места…

Мишка старался держать спину и голову так же, как и Нинея, но очень скоро почувствовал, что это не такое простое дело. Кроме физического неудобства и быстро наступающей усталости, он ощущал еще и психологический дискомфорт - его поза была явно искусственной, в то время, как Нинея выглядела совершенно непринужденно.

Кроме того, все время приходилось следить за руками, а Нинея как-то умудрялась положив одну руку ладонью на стол производить впечатление, будто рука лежит на подлокотнике кресла. Самым же обидным было то, что и Красава, по-видимому, чувствовала себя совершенно свободно. Даже бровью не повела, когда старуха положила ей руку на плечо.

– "Черт знает что, сэр Майкл! Вы уже и забыли о тех временах когда не знали: куда девать руки при разговоре. Какой конфуз! Нет, это ж надо! Невозможно сделать даже простейшую вещь - принять "зеркальную позу" - без того, чтобы не выглядеть идиотом. Ну, бабка, что значит порода! Так квалифицировано возить собеседника мордой по столу, что даже и не понять: как это делается".

– Благодарствую, старшина Михаил, много ты нам интересного поведал. Чаю, шумно тут у нас станет, если воинская школа появится. По правде сказать, старикам молодые голоса всегда в радость, приятно, когда своими глазами продолжение жизни видишь. Однако же, время позднее, не откажешься ли, вместе со своим десятником, разделить с нами трапезу?

"Нет, это уже садизм! Застольного этикета нынешних времен даже я не представляю, но ничего хорошего ждать не приходится. Семь шкур спустит и голым в Африку… Простите лорд Корней, но я иссяк".

Мишка резко расслабился и ему показалось, что он оплывает на лавке, как свеча.

– Ф-у-у, баба Нинея, пожалей, не могу больше!

– Наигрался, значит, в посла?

– Я не играл, непривычно просто…

– А если непривычно, значит играл. Ничего, Мишаня, дети только думают, что играют, а на самом деле, учатся жить.

– Как хоть получилось-то?

– Хорошо получилось, и в княжеском тереме не осрамился бы. И говорил все правильно… Почти.

– А что неправильно-то?

– Пыжиться не надо было.
– Нинея снова медленно преображалась из "Владычицы" в добрую бабушку.
– Тебе тринадцать, так и будь тринадцатилетним. Будь самим собой.

– А кем же я был?

– А ну-ка, расправь усы.
– неожиданно предложила волхва.

– Так у меня нету еще…

– А если бы стал расправлять, было бы смешно?

– Конечно!

– Вот так же смешно и когда мальчишка смысленного мужа изображает. Говорил ты хорошо, слушать было приятно и смотреть на тебя было приятно. А вот когда ты со мной в благообразии соревноваться надумал, стало смешно. Потому, что говорил ты от души, то, во что верил, то, что для тебя само собой разумеющимся было. А потом стал играть в того, кем ты на самом деле не был. И стало тебе трудно, и говорить ты стал плохо, и устал быстро.