Шрифт:
– Значит, я не один? – бормочу.
– Это только предположение! Только предположение! – он опять заволновался. – Никто точно не знает. Мой отец умер десять лет назад. Вполне возможно, что после него был этот ваш индус, а уже теперь – вы…
– А что он делал? Ваш отец? – поинтересовался я.
– Он тоже был историком, – говорит.
– Нет, как он… это самое… планету хранил?
Смотрю, учитель насупился, глядит на меня печально, будто я что-то не оправдал.
– Он был историком, мальчик.
– Значит, мне тоже нужно стать историком? – говорю.
Дмитрий Евгеньевич засмеялся, рукой махнул, сел рядышком. Руку мне на плечо положил.
– Я тоже так думал, – говорит. – Как мне хотелось стать Хранителем! Мне казалось, что я смогу сказать о человечестве что-то важное… Я готовился к этому всю жизнь, учился, читал книги и все ждал, что появится золотая пыльца и возникнет из нее вестник… Не дождался. Понимаете, Боренька? Мне уже шестой десяток. Я прочитал все книги, что стоят на этих полках! И не дождался… Обидно.
Он замолчал и отвернулся от меня.
– Да вы не переживайте, Дмитрий Евгеньевич! Это же случайно выходит – кого назначат, – говорю. – У них там электронная машина, она перебирает номера – и привет!
– Вот именно. Привет… – отвечает он, не оборачиваясь.
– Ну, хотите я вам уступлю? Пусть лучше вы будете Хранителем, чем Дунька! – Сказал – и сам испугался.
А Дмитрий Евгеньевич обернулся да как заорет:
– Что?!
– Да я ничего. Вы не подумайте… Мне-то не больно нужно.
– Как ты не понимаешь, что этого нельзя отдать! – закричал он. – Это можно только получить!
Забыл даже, что звал меня на «вы». Во как я его достал…
Я голову в плечи втянул, сижу. Откуда мне знать – чего можно, чего нельзя? Сам небось всю жизнь с отцом прожил, успел все узнать. А я Хранителем – три недели…
– Простите, Боренька, – он снова стал ласковым. – Я не сомневаюсь, что вы из добрых побуждений…
– Да ладно, чего там… – говорю.
– Вот вы говорите – случайность, – продолжает он рассуждать. – А случайность – это непознанная закономерность. Можно случайно родиться, но случайно стать Пушкиным – нельзя!
– А у вашего отца ПИНГВИН был? – спросил я, чтобы поскорее от Пушкина отделаться.
– Пингвин? Какой пингвин? – этим я его сбил. – Ах, космический передатчик… У него паучок был, мохнатенький такой. Повиснет на паутинке над рукописью – и читает, читает… Я этого паучка в детстве очень боялся.
Хорошо им было! Паучок маленький, можно легко спрятать. А ПИНГВИНа куда деть?
Мы еще час просидели. Дмитрий Евгеньевич все советовал мне хорошо учиться и осознать ответственность. Сказал, что он готов мне помочь во всем. Книжки будет давать, разговаривать со мною обо всем, что мне нужно… Под конец я спросил его, что же мне передавать в Центр? Как он считает?
– Хранитель должен решать это сам. Только по внутреннему побуждению, – сказал историк.
Опять я ничего не понял. Откуда у меня возьмется это внутреннее побуждение? Ну, с ответственностью легче. Про ответственность нам с первого класса уши прожужжали.
Я шел домой и размышлял. Приятного было немного. Пушкин, Толстой, этот, как его… Данте. И я.
Но не успел дверь открыть, сразу все размышления из башки выдуло.
За столом в моей комнате сидели родители, Татьяна Ильинична и все наши хранители – Дунька, Машка, Витька и Миша.
А на столе перед ними с понурым видом стоял ПИНГВИН.
Глава 6. СКАНДАЛ
Знаете, есть такая картина: «Военный совет в Филях»? Нам Дмитрий Евгеньевич показывал. Стоит Кутузов в избе, а перед ним – генералы. Он им сказал, что нужно Москву отдать Наполеону. Ненадолго, потом обратно заберем. А они за столом сидят, ошарашены.
Такой же вид у всех был, когда я им сказал, что Пушкин, Толстой и этот… Все фамилию забываю!.. Данте, вот!.. Они, можно сказать, мне родные братья.
Татьяна Ильинична чуть под стол не упала.
Но это не сразу. Сначала, когда я вошел, помолчали для порядка. А я соображал: врать или не врать? Решил правду говорить. Будь что будет!
– Боря, где ты был? – спросила мама.
– У Дмитрия Евгеньевича, – говорю.
– У нашего преподавателя истории? – уточняет Татьяна Ильинична.
– Ну да. У историка.
– А почему ты нам сказал, что идешь к Дуне заниматься математикой? – говорит мама.
– Чтобы не волновать, – отвечаю.