Я объясню, но еще-то разик можно себе позволить… раз уж мы оказались здесь вдвоем, и никого больше… только не надо меня совсем-то раздевать - мало ли что? Можно же как-нибудь скромно… зачем же трусики…

Как хорошо. Какое счастье - быть с ним. Как я люблю тебя…

Как я могла жить без тебя целый месяц… даже больше. Как?

Я рыдала, уткнувшись ему в грудь, и мне было уже все равно, что юбка и трусики валяются неизвестно где, а блузка расстегнута, мне на все плевать… Никого здесь нет. Это все равно. Юлиан откинулся, отдыхая.

— Юли… слышишь, - прошептала я, - тебе не надо со мной видеться. Я… не обиделась. Не потому, что обиделась. Просто скоро станет все известно… И если мы будем вместе, все поймут, что ты - отец.

Юлиан поднял голову и уставился на меня.

— А так - не поймут? Крис, не говори глупостей. Тебя же допрашивать будут в Дисе.

— Ну и что? Я молчать буду.

— Ага, конечно.

— Конечно. А что? Ну Юли, мы же не в древние времена живем. Не будут же мне суставы выкручивать. А всякие там психологические методы - да чихала я на них.

— Нет, - Юлиан покачал головой, - ерунду болтаешь. Вот что, Крис, нужен другой выход.

Я замерла. Неужели? Неужели это правда, и моему любимому не все равно - ему не плевать, что со мной будет? Неужели он хочет помочь? Может быть… может быть, он сам, наконец,дошел… да, уже поздновато венчаться, через месяц живот уже выпрет. И все-таки… может, закроют глаза?

— Короче, так, - Юлиан говорил, будто рубил, коротко и жестко, - у меня есть знакомый один. Он может сделать операцию. Сделаем под наркозом, не переживай. Никто ничего не узнает…

Все это было таким неожиданным, что до меня не сразу дошло. Какая операция? О чем это он? А когда дошло, ощущение, как при криогенировании, наверное, может быть - от пяток до макушки меня сковало ледяной неподвижностью.

— Т-ты… т-ты что имеешь в в-виду? Т-ты…

— Плод надо убрать, - пояснил Юлиан.

— У… убить?

Сразу резко заболел живот. Самовнушение? Я положила руку ниже пупка, словно успокаивая ребенка.

— Ты что, с ума сошел?
– мне даже смешно стало. Ничего себе идеи бывают у людей.

Но Юлиан начал вполне всерьез эту свою идею обосновывать. Почему двое взрослых людей должны ломать себе жизнь из-за какого-то еще не существующего, еще не мыслящего комочка плоти? По сути, это еще не ребенок, это часть моего тела. Можно это рассматривать как опухоль. Опухоль надо просто удалить, и все будет хорошо. Правильно я говорю?

— Нет, - я помотала головой, - нет, конечно.

— Но почему?
– удивленно спросил Юлиан.

— Да не знаю… какая опухоль? У него уже ручки-ножки есть. Он ведь живой! Да и вообще… ну что ты говоришь такое? Какой же это выход? Нет, Юлиан, не хочу я так…

— Ну милая, - пробормотал Юлиан, и его губы снова впились в мои. Я покорно отвечала на поцелуй, хотя внутри у меня творилось уже не-пойми-что. Я даже всерьез воспринять не могла его слова. О чем он? Он ведь не убийца, нормальный человек. Наверное, это шутка такая… или он решил меня проверить? Или что? Юлиан снова со страстью потянулся ко мне, я обхватила его ноги своими… На краю сознания возник какой-то шум, но это неважно, это мне, наверное, кажется. Внезапно Юлиан отскочил от меня. Отскочил, стало холодно, и одновременно я разобрала наконец шум - там, снаружи, кто-то говорил бодрым голосом.

— А мы пока можем в кладовку составить, а завтра… - и дверь распахнулась.

В следующий миг я с ужасом осознала, что лежу - нет, уже сижу, сжавшись в комочек, почти совершенно голая, на холодном мате, а рядом, в расстегнутых штанах, Юлиан… и на всю эту картину с ужасом и гадливостью какой-то смотрит наш староста, четверокурсник, председатель общины Дела Божьего Титус Клатао.

В руке у него - большое деревянное Распятие на древке. И еще рядом толпятся какие-то люди, и у них тоже хоругви, кресты и знамена в руках - видимо, после шествия хотели составить сюда, в кладовку. До завтра.

— Одевайтесь, - надтреснутым голосом произнес Клатао, шагнул назад и захлопнул дверь.

Я поползла искать свои трусики. Мы с Юлианом больше друг на друга не смотрели.

Никогда не думала, что дойду до такого. Что мне придется сидеть в холодном кабинете, перед столом, на табуретке, прикрученной к полу. Под темным огромным Распятием. Как в кино про шпионов. Я заплакала очередной раз.

Твилл, следовательница отдела нравственного надзора Инквизиции, нервно вздохнула и протянула мне платок.