Как танцевать без корабля, без Континуума, сидя за столом в темной комнатенке, застряв в Вираже?

Невозможно.

Он спрашивал себя, сколько потребуется нанобластоме, чтобы превратиться в настоящую опухоль мозга. Интересно, будет больно? Съест ли опухоль его память, как сделала это слизь? Интересно, каково жить в Вираже, зная, что где-то там есть танец, но без возможности станцевать его самому? Каково умереть в Вираже, зная, что умираешь в Вираже?

Не в его силах изменить Вираж, не в его силах сбежать, но в его власти изменить то, что он есть на Вираже. И поняв это, он открыл коробку с ампулами «МемМакса». Осталось четыре, каждая готова скользнуть в шприц и выпустить содержимое в кровь, и когда они кончатся, он станет королем Виража. Ведь так брат сказал.

Он унес их в вонючую ванную, одну за другой разломал над унитазом и спустил воду. А после вернулся к столу и сел, сложив руки, ждать, когда снова станет Лазаро.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

27-е сутки полета

Алексей убедил меня, что нужно вести дневник.

Я отказывался, говорил, что бортового журнала командира вполне достаточно. Но Алексей сказал так:

– Видишь ли, в бортовом журнале люди пишут о том, что происходит на корабле. А не о том, что думает экипаж. Наш полет – это самое необычайное приключение в истории человечества. Его будут изучать потомки. В институтах, в школах даже. Каждая написанная тобой страница станет откровением для будущих поколений. И что ты хочешь оставить им? Сухие записи? Провели коррекцию? Посидели на велотренажере? Починили сливной бачок? Скучно, девушки! А вот если ты запишешь, что мы тут думали, о чем мы говорили, – это будет интересно, это будет представлять ценность…

Я спросил Алексея:

– Ты предлагаешь рассказывать все, как есть?

– Конечно же, – ответил он. – Ничего не скрывай. Допустим, твой дневник засекретят. Но лет через пятьдесят гриф снимут. И вот тогда наши мысли станут документом эпохи.

Наверное, он прав. В любом случае, первый этап полета завершен, системы налажены, и теперь мы прибегаем только к мелкому ремонту да изучаем медицинские показатели друг друга. Свободного времени стало много. Хватает и на то, чтобы спокойно пообщаться, вспомнить прошлое, подумать о будущем…

Меня беспокоило только одно. И об этом я без обиняков сказал Алексею:

– Слушай, мы ведь с тобой живем здесь и сейчас. Мы не знаем, что будут думать потомки о нашем полете. Вдруг они сочтут его величайшей глупостью человечества? А наши с тобой разговоры станут подтверждением этого?

– Разве кто-нибудь считает глупостью экспедицию Колумба? – возразил он. – Кто-нибудь считает дураками Магеллана или Крузенштерна? Нет, ими восхищаются. Будут восхищаться и нами. Даже когда межпланетные корабли долетят до края Солнечной системы, когда на Луне, Марсе и Венере появятся гостиницы для туристов, даже тогда наш полет будет вызывать уважение. Ведь мы были первыми. Не забывай об этом. Мы первые!

Не могу не согласиться. Мы первые! И за это нам многое простится…

28-е сутки полета

Алексей подал дельную идею. Чтобы как-то увязать одно с другим внутри дневника, нужно писать не только о том, что мы обсуждаем и о чем думаем сегодня, но и о том пути, который мы прошли, прежде чем оказаться здесь. Проще говоря, он предложил написать мемуары. Я отшутился: «Молод еще, а ранняя смерть от алкоголизма мне не грозит». А потом решил, что напарник, похоже, снова прав.

После первого полета, после всей шумихи, пресс-конференций, банкетов издательство «Правда» заказало мне книгу воспоминаний. Пошел к Каманину за советом. А он говорит: «Не беспокойся, при любом издательстве толпа голодных писателей прикармливается. Накропает какой-нибудь борзописец, а ты подпишешься». И ведь знал, о чем говорил. Так оно все и получилось.

Свели меня с таким ушлым мальчиком – Валькой Сафоновым. Молодое дарование. За него сам Голованов похлопотал. Он со мной и туда, и сюда, разве что в сортир не лез. И все выспрашивал – особенно за рюмкой. Потом пропал на полгода. А через полгода звонят из «Правды»: «Приезжайте за гонораром и авторскими экземплярами».