– Кто это среди ночи в шахский дворец стучится?

– Доложите шаху, что пришел Канун.

Стражник доложил привратнику, привратник сказал слугам. Был среди них один, смотритель шахских покоев по имени Эмбар, он вошел в шахскую горницу. Армен-шах еще не ложился. Слуга поклонился и говорит:

– Великий государь, исфахсалар Канун стоит у дверей, просит разрешения войти. Видно, сказать что-то хочет.

– Впустите его, – говорит шах. – Что это за дело такое в полночный час?

Дверь отперли, вошел Канун в шахскую горницу, поздоровался, земным поклоном поклонился и сказал:

– Великий государь, знаешь, зачем я к тебе в полночь явился? Потому как слышал: молва о Шогале-силаче и Самаке-ловкаче по всему миру пошла. Коли им два-три дела удались, так уж и надо шуметь, будто никого лучше их в мире нет?! Вот нынче Шахран-везир говорил, что нет у нас человека, чтобы мог им отпор дать. Не хотел я, чтобы кто-нибудь об этом узнал, но пусть шах распорядится, дабы я под счастливой его звездой поехал и привез головы Шогаля-силача, Самака и Хоршид-шаха, их владыки: ведь они, пока живы, тебе угроза.

Армен-шах сказал:

– О Канун, если ты это сделаешь, я тебя до небес вознесу, всю страну твоей власти подчиню, своим наместником объявлю тебя.

С этими словами он вручил ему свой перстень и добавил:

– Но постарайся, Канун, Хоршид-шаха доставить живым. Он ведь царевич, а царских детей убивать не положено. А уж

тот, у кого свой сын есть, и вовсе чужих сыновей жизни лишать не станет. Мне ведомо, каково теперь его отцу, – мой-то сын, самое большее, три месяца как отбыл, уехал недалеко, я знаю, где он, вести от него ежедневно приходят. Но бог видит, как у меня сердце за него болит! А ведь Марзбан-шаху еще тяжелее: дорога дальняя, сын, наверное, года два-три как с ним расстался, отец небось и не знает ничего о том, что сын в заточение попал – упаси боже ему такое горе принести! Да, понятно мне, каково ему в разлуке с сыном. Страдания любящего отца только другой отец поймет. Ведь сказано же: «Скорбь чужую разделит лишь тот, кто скорбел». Смотри же, не тронь Хоршид-шаха и доставь его ко мне живым.

Кончил он речь, а Канун поклонился, сказал: «Повинуюсь», вышел из покоев Армен-шаха и вдвоем с Кафуром отправился вслед за войском. Но они не стали присоединяться к полкам, чтобы никто о них ничего не знал.

Войско Мачина вперед идет, они за ним поспешают. А мы вновь вернемся к рассказу о тех войсках, что на битву сошлись и лагерем стояли. Как передают рассказчики, Газаль-малек отослал письмо отцу, а сам сражение прекратил. Хоршид-шах на бой вызывает, а они уклоняются, время протянуть хотят. И вот однажды Хоршид-шах на мейдан выступил, а Газаль-малек своим говорит:

– Как дальше решим? Мы уже все пределы превзошли, дальше уклоняться невозможно.

Шакар-писец сказал:

– О царевич, я знаю, как поступить. Нам надо послать к Хоршид-шаху человека и сказать, что у нас, мол, повода для сражения нет. Мы отправили Армен-шаху письмо, теперь указаний ждем. Ведь Армен-шах Катран-пахлавана на это дело назначил, а теперь, когда Катрана с нами нет, у нас нет намерения воевать. Вот дождемся от шаха ответа: коли он прикажет – в бой пойдем, коли нет – назад повернем.

Газаль-малек сказал:

– Это ты хорошо придумал, а там и. войско подоспеет, можно будет битву начинать. Только кого бы нам послать поречистее?

– Отправим Катура, он горазд разговоры вести, – ответил Шакар.

Призвали Катура, объяснили ему суть дела, он сказал: «Повинуюсь» – и отправился в лагерь Хоршид-шаха.

Хоршид-шаху доложили, что прибыл Катур, брат Катрана. Велел царевич всех на торжественный прием собрать и воссел на трон. На голову шахский венец возложил, князьями и знатью себя окружил – по обе стороны полководцы и богатыри на золотых и серебряных табуретах сидят, за спиной царевича Фаррох-руз стоит при мече и при палице, по правую руку – Аргун-пахлаван и Шогаль-силач, а по левую – Самур-пахлаван, родич Фагфура, Шируйе, Сиях-Гиль, Сам и Санджар, а дальше в два ряда гулямы выстроились – от трона до входа в шатер.

Приказал царевич привести Катура. Хаджибы и сарханги подошли, коня Катура под уздцы взяли, спешиться ему помогли. Увидел он все это величие и убранство царское, очень ему понравилось. Вошел Катур в шатер, устремил взоры на Хоршид-шаха, узрел над ним фарр падишахский, приметил вид внушительный и повадки. Изумился он, поклонился, слова привета сказал, земной поклон отдал и хвалу вознес.

Хоршид-шах дал знак, чтобы его на золотой табурет усадили. Тотчас слуги особые вошли, розовой воды поднесли, потом столы накрыли, подали еду всяческую, а когда поели, пир устроили, музыкантов песни петь заставили, а кравчие вино разносить стали.

Встал Катран-пахлаван, поклон отвесил и сказал:

– Долгих лет государю! Я с вестями прибыл, надо их изложить до того, как язык отяжелеет, а голова разгорячится, ведь вино запирает дверь разума, а коли дверь разума закрыта, разговор вести невозможно. А царевич Газаль-малек приказал мне передать вот что: мы сюда не по своему желанию прибыли. Так уж получилось. А взялся за это дело Катран-пахлаван, он и сражение вел. Теперь, когда Катран попал в руки царевича, мы не можем сражаться, у нас на то приказа нет. Мы шаха своего известили, что его распоряжений дожидаемся. Ежели велит сражаться – жизнь свою отдадим, ежели нет – назад воротиться готовы. Так что, дабы шах не прогневался, мы, пока известий от него не получим, сражения не начнем.