Судя по тому, как испуганно зыркнула на сестру Машка, с внешностью у Мишки, действительно намечались серьезные проблемы. Фраза: "Шрамы мужчину украшают" - утешением была слабым, тем более, что шрамы от ожогов не красили еще никого, особенно, если они на лице.

А четырнадцатилетний организм лупил гормонами по мозгам только так, даже физические нагрузки воинского обучения не очень-то помогали. В принципе, уболтать какую-нибудь разбитную деваху для Мишки трудности не представляло, статьи "Совращение несовершеннолетних" в "Русской правде" не существовало, над девственностью особо не тряслись, а в купальские праздники и вообще случались настоящие оргии, но что-то Мишку в данном вопросе пока тормозило. То ли излишне взрослый взгляд на созревших, по ЗДЕШНИМ понятиям девиц, представлявшихся ему еще детьми, то ли неуместность, в его четырнадцатилетнем теле, "подъезда с нескромными предложениями" к зрелым женщинам, казавшимся, на взгляд пятидесятилетнего сознания, более привлекательными партнершами, то ли (чем черт не шутит?) засевший с молодости в мозгах "Моральный кодекс строителя Коммунизма", то ли… Юлька.

Так или иначе, но с этим надо было что-то делать - долго балансировать между требованиями инстинктов и доводами разума было чревато крупными неприятностями. Внутренний собеседник и без того начинал вести себя как-то уж очень самостоятельно, фамильное лисовиновское бешенство постоянно таилось где-то рядом, как тать за углом, и если еще, при всем при этом, накроет волной подростковой гиперсексуальности…

"Да, сэр, банальнейшая, позволю себе заметить, для любого мужчины ситуация. Сожаления об упущенных возможностях в положении, когда таковые возможности отсутствуют. Судя по всему, отвечать Вам взаимностью теперь будет только Рыжуха, а стоит еще потянуть какое-то время, и башню сорвет - к гадалке не ходи. И так уже: раненый, не раненый, а сны такие сняться, что Эммануэль застеснялась бы.

Не так-то это, выходит, просто - жить в молодом теле. Обычным стариком или обычным пацаном быть гораздо проще. Пацаном…Ох! Мать честная! А дед-то какую мину под Воинскую школу подложил! Пятнадцать девок под бок моим "кадетам". Ну, жди беды!".

– Придется тебе, братец, - злорадно продолжала, между тем, Анька - как дядьке Лавру на выселки таскаться.

– Да что ж ты несешь-то?
– Не выдержала, наконец, Машка.
– Балаболка!

– А что такого?
– Не смутилась Анька.
– Все знают: тетка Татьяна опять беременная, а Лавр себе бабу на выселках завел.

– Да заткнись же ты!

– Сама заткнись, дура!

Продолжение диалога сестер вполне можно было бы описать цитатой и фильма "Брильянтовая рука": "Далее следует непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений", но Мишка слушать не стал.

"Так вот почему Татьяна не вышла встречать Никифора, а Лавр был мрачнее тучи, и вечером надрался до изумления. Я-то думал: чего это дед его кувшином по лбу? А оказывается… Вот и снимай с такого "отворот от жены", творческая личность, туды его поперек. Ах, ах, ах, сэр Майкл, сами-то Вы в ТОЙ жизни что, святым Амвросием были?

В мужиках на генетическом уровне заложена обязанность нашустрить около возможно большего количества самок, и удержать его от выполнения требований природы могут только исключительно возвышенные соображения, если он здоров, конечно. С чего бы это, сэр, Вы великим моралистом заделались? Попадаться на "левых заходах", разумеется, не следует. И для здоровья вредно, и для внутриполитической обстановки в семье, но обет целибата никто же не давал, не монахи все-таки…".

За размышлениями, Мишка прослушал стук дедовой деревяшки за дверью и потому даже вздрогнул от грозного рыка Погорынского воеводы:

– Цыц! Раскудахтались, курицы. Зачем здесь?

– Миньку кормим.
– Отрапортовала Анька.

– Это она кормит.
– Дед ткнул указательным пальцем в сторону Машки.
– А ты чего тут? Пошла вон!

Анька испарилась, как и не было, а дед перевел грозный взгляд на внука.

– И долго еще тебя с ложечки кормить будут? Самому ложку до рта донести неподъемно, или с одним глазом в миску не прицелиться?

– Так лекарка велела.
– Вступилась за брата Машка.
– И чтобы только жидким, ему жевать еще больно, вот мы и кашку размазней приготовили.

– Кхе! Михайла, ты что, глазом жуешь?

– Нет, ухом.
– Снова ответила вместо брата Машка, потом сообразила, что ляпнула не то и поправилась: - Уху больно, когда жует, вот мы ему и жиденького, мягонького…

– Кхе… Жиденького, мягонького, как деду беззубому. А разговаривать-то ты способен?

– Могу, деда.
– Мишка попытался отобрать у сестры ложку, но та не дала.
– Могу, только о чем разговаривать?

– А о том, что хватит тебе валяться без дела, займись-ка пока тем, что языком сделать можно.

– Что сделать?
– Не понял Мишка.

– Нет, Мария, ты слыхала? Михайла не знает, что языком сделать можно! А? Ты веришь?

Машка промолчала - вопрос был явно риторическим.

– Так!
– Дед принялся загибать пальцы.
– Лавка, по твоему наущению открытая, уже больше месяца торгует. Ты проверял, как там дела? Не проверял!
– Дед загнул один палец.
– Осьма уже три раза смотался в лесные городища, да Спирька один раз - в Княжий погост и деревеньки боярина Федора. Ты знаешь, как поторговали? Не знаешь!
– дед загнул второй палец.
– Плотники на Базе работают. Ты когда их работу последний раз видел?